– Как мы уже и говорили, семейный самолет держит курс на Лиссабон. И малышка на его борту.

– Ах ты, дьявол! – взвизгнул Эш. – А я собирался завтра слетать в Палм-Спрингс на турнир по гольфу.

Коулмен презрительно посмотрел на него.

– Ну, а почему именно в Лиссабон?

– В школу верховой езды.

– Вот, что ей нужно! Еще одну лошадку! – хмыкнул Эш.

– Она не за лошадью туда отправилась, а за мужиком! – поведала Лаура, расплескивая виски по зеркальной поверхности столика.

Тед Роузмонт, моргнув, уставился на Лауру.

– За мужиком? Это еще кто такой?

– Да, тот иностранец… у которого одна нога.

– Что? – хором выдохнули Эш и Роузмонт.

– То-то и оно. Она преисполнена решимости выйти замуж, чтобы наконец от вас, голубчиков, избавиться.

– Ладно, ваш сарказм в данном случае неуместен. – Коулмен поднялся с места и отобрал у нее стакан. – Но продажа контрольного пакета расставит все по своим местам.

– Ну, на этот счет мне ничего не известно.

– На какой еще счет вам ничего не известно?

– Насчет контрольного пакета – вы ее ужасно расстроили, Хорейс. Бедняжка вернулась домой вся в слезах. Возможно, она выйдет замуж и все перерешит по-своему.

– Это уж ваше дело – обеспечить, чтобы ничего подобного не произошло.

– А как прикажете обеспечить? Прыгнуть в постель вместе с ними?

– Ну, здесь уж решайте сами.

Таксомотор прижался к Патриции на заднем сиденье машины, мчащейся вдаль по шоссе. Кошечка Феба лежала у нее на коленях, вздрагивая всякий раз, когда дорога, ведущая в Долину миндаля, шла в гору.

– А далеко ли еще до Учебного центра семейства Кардига?

Патриции оставалось надеяться на то, что голос не выдает снедающего ее волнения.

– Ну, примерно, четырнадцать километров. Или, по-вашему, восемь миль, – ответил водитель.

Здешние места, запомнившиеся ей унылыми и тусклыми, ныне представали во всей романтической красе – мавританское влияние в португальской архитектуре придавало всему несколько феерический налет в духе сказок «Тысячи и одной ночи».

Патриция чувствовала, как сильно бьется сердце у нее в груди под тонкой шелковой блузкой: ведь они уже въезжали в Учебный центр. Таксомотор залаял на двух молодых наездников, которые приветствовали их прибытие. Наездники, восседающие на красивых лузитанских конях, были одеты в яркие костюмы эпохи Возрождения. Пустив коней медленным галопом, они возглавили шествие; машина катила следом, мимо выкрашенного в цвет слоновой кости главного здания, туда, где, как было известно Патриции, находилась крытая арена. Кто-то из конюхов взял на себя заботы о собаке и кошке, а Патрицию через боковую дверь препроводили на галерею, скамьи которой были сейчас пусты. Она уселась в верхнем ряду и посмотрела на манеж, изо всех сил стараясь удержаться от того, чтобы не начать грызть ногти.

Мигель, в своем неизменном черном костюме в обтяжку и в плоской шляпе, стоя посреди арены, инструктировал группу учеников, разъезжавших по кругу медленным галопом. У каждого из наездников в руке был бокал с жидкостью алого цвета, которая выплескивалась на их белые бриджи. Патриция поднесла руку по рту, чтобы не рассмеяться, и все же ей стало жалко этих неумех – особенно девушек, – которые изо всех сил старались не расплакаться. Когда, как ей показалось, ни в одном из бокалов уже не осталось ни капли, Мигель крикнул: «Время!» И обескураженных учеников, шедших, понурив головы, проводили с арены его помощники.

Мигель несколько мгновений стоял, не двигаясь, а затем, как будто внезапно ощутив присутствие Патриции, повернулся в ее сторону и с легкой улыбкой на губах пошел к ней. Патриция нарушила молчание первой:

– Должно быть, вы разбрызгиваете безумное количество вина!

– Дешевого вина, – ответил он. – А в вашем случае это было неизменно лучшее вино из погребов семейства Фонсека.

Она рассмеялась.

– Что ж, я готова приступить к занятиям.

– Не сегодня. Время уроков уже прошло.

Он прикоснулся к ее руке, покоящейся на перилах.

– Я рад, Патриция, что вы приехали. А где ваши вещи?

– Один из конюхов позаботился о них.

– Отлично, тогда позвольте препроводить вас в гостевые покои.