неанглосаксонского, т. е. неатлантистского, капитализма М. Альбер берет именно Германию – страну, занимающую в Европе крайне восточное положение и являющуюся восточным геополитическим пределом западной «береговой зоны» Евразии.
Иными словами, третья экономическая парадигма может соответствовать «береговым зонам», тем пространствам, которые занимают в геополитическом смысле промежуточное положение, находясь между Морем и Сушей, испытывая на себе противоположные импульсы. Конечно, «береговые зоны» неравнозначны (в некоторых случаях влияние атлантизма больше, в некоторых – меньше), но все же в качестве общего приближения такое отождествление вполне возможно. Нетрудно понять, насколько плодотворными могли бы стать попытки развить эту модель и далее, связав экономические модели разных государств с принадлежностью к конкретным геополитическим зонам.
Прояснение некоторых противоречий
Говоря о «третьем пути» в экономике, мы подчеркивали самостоятельность его идеологических и философских предпосылок, акцентировали, что речь идет не о компромиссном совмещении двух ортодоксальных макромоделей, но об органическом развитии особой оригинальной линии. Совмещение экономических моделей третьего пути с «береговой зоной» в геополитической схеме ставит несколько проблем. Разберем их поочередно.
Во-первых, в такой модели получается, что «экономика третьего пути», соответствующая «береговым зонам», должна относиться только к промежуточным геополитическим пространствам. В то же время в концепции Кейнса мы видим ее американскую версию и одновременно прямо или косвенно указываем на привлекательность такой конструкции для евразийской России. Это видимое противоречие требует некоторых разъяснений. В период New Deal, когда США следовали в общих чертах за идеями Кейнса, эта страна значительно отдалилась от общеатлантистской стратегической линии, замкнувшись на внутренние проблемы, которые постепенно и методично стали решаться в рамках стратегий автаркийного пространства. Еще Х. Макиндер сомневался в талассократическом призвании США, считая, что это государство может пойти не «карфагенским», но «римским» путем в геополитике. На практике это предполагало отказ от вмешательства в планетарные вопросы, рассмотрение доктрины Монро как последнего слова в американской стратегии. Кейнсианство для США было пределом возможного цивилизационного сближения с континентально-европейским, и даже евразийским, путем, и не случайно самые тесные отношения континентальной Германии и СССР с США приходятся на время президентства Рузвельта, и особенно на эпоху доминирования в Америке теории Кейнса. При Вудро Вильсоне, чей курс довел Штаты до Великой депрессии, и после отказа от концепции «экономической инсуляции» во второй половине 1930-х, США, напротив, отдалялись от евразийских моделей, сближаясь с Англией и радикально либеральными, атлантистскими геополитическими проектами.
Важно отметить здесь следующую особенность. После отказа от «New Deal» США вновь вступили на путь либерализма. До следующей Великой депрессии было рукой подать. Ситуацию спасла лишь Вторая мировая война, заставившая экономику США перестраиваться на военный лад, что снова означало усиление позиций госсектора и плана в общей структуре экономики. В 1940-х гг. все ведущие экономисты Запада (от либералов до марксистов) единодушно предсказывали новый виток тотального кризиса американской экономики сразу же после окончания войны, так как «реконверсия» логически погрузила бы страну в хаос и упадок. Но этот прогнозируемый кризис не произошел. Причина проста – отсутствие «реконверсии», которая была отложена в США на неопределенный срок в связи со скорым началом «холодной войны». Иными словами, принцип атлантистского либерализма, исповедуемый как официальная доктрина Запада, был в случае США значительно сглажен учетом реальной геополитической ситуации, в которой географический фактор и конкретика реального противостояния заставляли вносить поправки в духе экономики «третьего пути» к реальной экономической стратегии. Это не было возвратом к кейнсианству в полном объеме, но общее состояние послевоенной экономической стратегии США было довольно к этому близко. Кстати, именно этим объясняется гигантская внешняя задолженность США, которая на самом деле есть не что иное, как оформленная под кредит обязательная плата развитых европейских держав за предоставление США военной протекции по отношению к потенциальному агрессору с Востока, т. е. к СССР. Во-вторых, к экономике третьего пути имеет смысл обратиться самой Евразии, т. е. России, не как к панацее, а как к доктрине, способной учесть важнейшие факторы, остающиеся вне сферы компетенции марксизма в силу специфики его чисто экономического редукционистского метода. Очень важна философская подоплека теории хозяйства в этой «третьей парадигме», и именно ее отсутствием в жесткой марксисткой ортодоксии можно отчасти объяснить кризис этого экономического учения. Можно говорить о крайне «левых» разновидностях «экономики третьего пути» – таких, которые предлагали русские народники (Лавров, Михайлов, братья Серно-Соловьевичи и т. д., позже левые эсеры), и в данном случае экономический социализм Маркса мог бы вполне сочетаться с органицистской философией. С другой стороны, в данную модель прекрасно вписывались бы и концепции «христианского социализма», особенно связанные с воззрениями Сергия Булгакова.
Поэтому к «третьей экономической парадигме» отнюдь не следует относиться как к безоглядному повороту Востока навстречу Западу и к ревизионистскому отказу от коммунистического радикализма (хотя под определенным углом зрения это может выглядеть именно так).
Глава 2. Геофинансы: евро vs доллар
Универсальное и национальное значение валют
Деньги – это инструмент обмена. В этом их универсальная функция, ведь обмен распространяется на всех, независимо от гражданства. А национальная валюта – это явление локальное и отражающее систему экономики данного конкретного государства. Диалектика двух ролей денег составляет нерв современных мировых финансов – это главное противоречие эпохи глобализации. Доллар в такой ситуации перерастает национальную валюту и превращается в мировую резервную валюту, т. е. становится деньгами в чистом виде – в их универсальной функции. Но, будучи вместе с тем национальной валютой конкретной страны – США, он одновременно есть выражение и показатель американской экономики. Ответ лежит только в полной и окончательной глобализации: США перерастают уровень национального государства и становятся ядром Соединенных Штатов Мира с мировым правительством. Мировой банк уже существует, Международный валютный фонд – также. Логика развития постиндустриального общества неумолимо приводит к этому – «единый мир», «единые деньги», «единая политическая система» (демократия), «единое экономическое устройство» (либерализм, рынок). В такой картине все обратимо: единая валюта представляет единое государство, единая политическая система гарантирует единое экономическое устройство и наоборот.
Евро как революция
Однако в процессе глобализации возникло явление, которое несколько выпадает из общей логики – европейская валюта, евро.
Переход стран Евросоюза на евро знаменовал собой амбициозный план иного сценария глобализации, и даже шире – иного сценария развития мировой истории. На магистральном пути долларовой глобализации и сопутствующей американизации европейцы поставили очень серьезную ловушку. Они объявили Европу с ее процветающей модернизированной экономикой особой зоной, которая не ограничена рамками национального государства (с неизбежными экономическими лимитами), но и не интегрируется напрямую в «единый мир» с очевидной американской гегемонией. Тем самым они бросили вызов не только доллару, но и «американскому мессианству», однополярному миру и «мировому правительству» (ведь только через отождествление собственных национальных интересов с глобальными США способны разрешить противоречие между планетарным масштабом своей экономической и политической экспансии и границами национальной экономики). Евро предлагало себя в будущем как альтернативная версия «мировой резервной валюты», но это подразумевало универсализацию иной социально-политической модели – не ультралиберальной, как в случае США, но скорее умеренно социал-демократической и кейнсианской в классическом европейском духе. Если бы этот вариант по какому-то стечению обстоятельств не реализовался, то пример евро и в этом случае стал бы приглашением для других региональных интеграционных структур идти тем же путем – к эмиссии стойкой региональной валюты, выражающей собой не национальную экономику, но общий знаменатель большого числа соседних государств, объединенных географией, цивилизацией, уровнем экономического развития и историческими интересами – одним словом, «общей судьбой». Это напрямую касается тихоокеанской зоны, постсоветского пространства, арабского
