показалось Борису, у дочери не все с ним ладилось. Она выставила его ночью, думая, что их никто не слышит и наговорила много обидных слов. Но что больше всего поразило Бориса, так это то, что Валентина словно прятала его… Когда раздавался звонок в дверь, она просила отца уйти в спальню.

– Ты стыдишься меня? Но это глупо! Я красив и умен, – говорил Борис, пытаясь как-то рассмешить ее, но она также ловко отшучивалась и отвечала, что пока еще не готова познакомить его со своими подругами. – Ты знаешь, я позвонил Полине, твоей маме, но там почему-то никто не берет трубку…

Услышав об этом, Валентина сделалась белая, как молоко:

– Зачем ты это сделал? А если бы она оказалась дома?

– Ну и что с того?

– А то, что она только-только начала жить, у нее появился мужчина, а тут ты со своим приездом, со своим Парижем… Пойми, ей сейчас не до тебя…

Борис пожал плечами. Он смотрел на дочь и никак не мог понять, почему от нее исходит такой холод. Хотя с другой стороны, Валентину тоже можно было понять: ведь они не виделись целых пятнадцать лет, что он знает о ней, о ее жизни и ее принципах? Ведь она уже совсем взрослый человек со своими понятиями и представлениями о жизни и о чувстве ответственности, в частности… Быть может, она где-то внутри, в глубине души не может ему простить то, что он оставил их с матерью?…

В любом случае он теперь просто ОБЯЗАН был помочь ей устроиться в жизни, за этим Борис, собственно, и приехал в Москву. Он подождет, когда пройдет показ в «Савойе», а потом поторопит ее с отъездом.

Борис вспомнил о Бланш и сердце его заболело: он соскучился по ее чудесному телу, ее такому родному голосу и нежным рукам…

Но вспомнив о Бланш, он, конечно, не мог не вспомнить и об Эмме, а мысли о ней приносили ему еще больше страданий: что, ну что она задумала, эта старая и умная карга? С одной стороны, он симпатизировал ей, ценя одновременно ее ум и умение держать окружающих людей в тонусе, в напряжении, но с другой стороны, ему хотелось покоя и ясности.

Спрашивается, зачем она сказала про Германию? Что она там забыла?

И Борис решил позвонить в Париж и поговорить с Бланш, которая, как они и уговаривались, должна была жить у Эммы в Булонском лесу.

Она открыла глаза и сразу же закрыла их, словно этим можно было облегчить боль… Голова просто раскалывалась. – Тебе получше? Кому принадлежал этот голос?

Она снова открыла глаза и увидела склоненное над ней лицо Саши.

– Ты все-таки пришел? Ты простил меня?

– Ты, похоже, ничего не помнишь… Лера, ты же сама позвонила мне вчера вечером и попросила приехать… Ты разве не помнишь, как я вызывал «скорую», как тебя приводили в чувства в больнице?

Нет, она ничего не помнила.

– Но ведь я, кажется, дома? – проговорила она неуверенно, с трудом поворачивая голову и осматриваясь. – Саша, ведь я же дома?

– Сейчас да…

– Который час?

– Половина десятого… Ты спала, тебе сделали укол и ты уснула…

– А что со мной было?

– Тебя ударили по голове, а потом брызнули в лицо из баллончика с нервно-паралитическим газом… Здесь были люди из милиции, уже после того как я привез тебя из больницы, но ты крепко спала, и я сказал им, чтобы они приехали попозже…

И вдруг она резко села на постели.

– Какое сегодня число?

– Третье октября… Но почему тебя это так волнует? Что случилось?

– А время? – Она попыталась встать, но у нее закружилась голова, и поэтому пришлось снова сесть, чтобы не упасть. – Который час? Почему часы стоят?

– Они не стоят, Лера, ты уже спрашивала, который час: половина десятого…

– Саша, сегодня в «Савойе» в восемь должен был состояться показ моих моделей… Мне Костров дал тысячу долларов на вступительный взнос… Все пропало, ты понимаешь? Все пропало! – и она разрыдалась. Сотрясаясь всем телом, она лежала, уткнувшись лицом в подушку и, казалось, не сможет остановиться… Плач перешел в истерику, Саша был вынужден взять ее за плечи и напоить водой…

– Успокойся… Ну нельзя же так… Возьми себя в руки… Не получилось один раз, получится в следующий…

– Пасечник! Пасечник все устроил, а Фабиан обещал мне контракт с «Максимом» в Париже… Все пропало, я ничего не понимаю… Кто мог ударить меня?

– А что, если это ограбление?

Она моментально прекратила плакать и кинулась в спальню. В ту же минуту послышался металлический звон, и она въехала в комнату, опираясь на кронштейн с болтавшимися на нем двумя пустыми плечиками.

– Знаешь, они украли мои платья… Все восемнадцать… А ведь я шила их ночами, потому что в свободное время работала на Ирму… Ирма… Это она, больше некому… Собирайся, поедем… Я думаю, что они еще не закончили…

Но, взглянув на себя в зеркало (посеревшее лицо, ввалившиеся глаза с темными кругами под глазами, искусанные в нервном порыве губы), она поняла, что никуда не поедет.

– Я не могу, – проговорила она дрогнувшим голосом, – но если я тебе действительно не безразлична, поезжай в «Савой», посмотри, что там происходит, найди Илью Пасечника и Фабиана и объясни им, в чем дело…

Саша, еще не до конца понимая, что от него требуют, собрался и поехал в ресторан «Савой».

Его туда не впустили, и тогда Саша попытался пройти через черный ход, но и там оказалось заперто, тогда он снова вернулся к центральному входу и сказал, что он из американского посольства и что ему необходимо срочно переговорить с Пасечником или Фабианом. Человек в строгом темном костюме, стоящий за прозрачными дверями, услышав знакомые фамилии, тотчас впустил Сашу.

– Странно, что у вас нет пригласительного, – сказал он, оценивая в то же время и дорогой костюм Саши, и усыпанный бриллиантами зажим для галстука.

В холле, устланном толстым ковром, было почти безлюдно.

Из зала доносилась легкая джазовая музыка Оскара Питерсона…

Саша остановился в дверях, окидывая взглядом весь зал и присутствующих там разряженных в пух и прах гостей, чье внимание было приковано к импровизированному подиуму – сцена плавно, при помощи серебристого мостика, переходила в зал, и по нему прохаживались грациозные, умопомрачительно-стройные манекенщицы в роскошных вечерних туалетах…

Саша обратился к метрдотелю с просьбой показать ему Пасечника или Фабиана.

– Они сидят за первым столиком, вот там, видите, рядом с женщиной в темно-красном платье…

Саша обошел несколько столиков и остановился возле того, на который указал ему метрдотель, и вдруг ему стало не по себе: он увидел Валерию, она сидела к нему вполоборота и разговаривала с… Анной Невской! Здесь же сидел высокий блондин в белом шелковом костюме, пухленький маленький брюнет с красными щеками, как если бы он только что пришел с мороза, и лысоватый, очень приятной наружности мужчина лет пятидесяти во всем черном.

– Аня? – Он чуть тронул ее за плечо и жестом пригласил последовать за собой. Та девушка, которую он сначала принял за Валерию, была просто очень похожа на нее, но только издали.

Анна удивленно вскинула брови, но тут же взяла себя в руки:

– Родиков! Ты как здесь? У тебя тоже приглашение? Может здесь и Невский?