– Тогда до завтра, – она встала и протянула ему руку. – Борис Захаров… Очень красивое имя…
Весь обратный путь он ехал, весело напевая себе под нос. Общаться с умной женщиной, да еще получать за это деньги – что может быть приятнее… Он думал, как расскажет Бланш о своем визите к Латинской.
Бланш было тридцать два года. Это была румяная и веселая блондинка, с которой он познакомился в «Экспрессе» три года тому назад. Бланш забыли ее приятели, и она уснула за столом, положив свою светловолосую головку прямо на скатерть… Борис, который в это время собирался домой, услышав, как официант Жан требует у нее оплатить счет, вмешался в разговор. Девушка, протрезвев и понимая, что влипла, что два ее приятеля, выпив по бутылке вина на каждого и съев по две порции жаркого, оставили ее расплачиваться за ужин, заплакала. И тогда Борис, заплатив за девушку, пригласил ее к себе домой. Квартира, состоящая из двух больших и уютных комнат, одна из которых служила ему спальней, а другая – всем остальным, понравилась Бланш, так звали девушку.
– У меня нет денег, – призналась она, – я потеряла работу.
– Где ты живешь? – спросил Борис.
– Раньше жила с Жилем, с тем самым, который был со мной и Полем в «Экспрессе»… А теперь ни с кем…
– А почему они оставили тебя и не заплатили?
– Не знаю… Кажется, у них тоже не было денег…
С Бланш было легко разговаривать.
– У тебя есть родители? Тебе есть, к кому пойти?
– Нет. Я ушла из дома, когда мне было пятнадцать. Сначала пела в кабаре, а потом устроилась страховым агентом…
Пробовала писать статьи, но и здесь ничего не вышло…
– Ты можешь принять ванну и лечь спать. Не бойся, я тебя не трону…
– Ты русский?
– Русский. А как ты узнала?
– У вас книги русские на полках… А в том журнале, в котором я работала, тоже один русский был…
Она вышла из ванны и легла на кровать. Он хотел спросить ее, как она любит укрываться, простыней или теплым одеялом, как любила его бывшая жена, Полина, но не успел: Бланш уже крепко спала.
Еще на лестнице он услышал, как Бланш болтает по телефону с Жаклин, своей приятельницей. Но и Бланш услышала его шаги, а потому поспешила повесить трубку и открыть дверь:
– Ну что там, в Булонском лесу? Рассказывай… – Она приняла из его рук пакет с лимонами, которые он купил по дороге, и радуясь его приходу, клюнула Бориса в щеку. – Знаешь, пока тебя не было, я даже успела соскучиться… Жаль, что через полчаса тебе уже надо идти в «Экспресс»…
Она не говорила, ворковала. И Борис тоже пожалел о том, что в их распоряжении всего полчаса. Если бы он не согласился выпить кофе у Эммы, у них с Бланш было бы куда больше времени, чтобы понежиться в постели.
Они понимали друг друга без слов. Вот и сейчас, взглянув на него, она поняла, что Борис не расположен к беседе о своей поездке в Булонский лес, а потому позвала его пообедать.
Уже за столом Бланш, открывая банку с сардинами, вдруг внимательно посмотрела на Бориса, который откупоривал бутылку с вином, и сказала:
– Знаешь, сейчас я скажу что-то такое, от чего у тебя настроение сразу повысится на тысячу франков!
– И что же? Ты купила новое платье или брошку за полмиллиона франков, одолженных у Жаклин?
– Не переживай, свои долги я плачу исправно… И с Жаклин я расплатилась за куртку… Так вот, отгадай, кто прислал письмо?
– Валентина? – он чуть не уронил бутылку. Борис уже давно заметил, что известия о дочери и вообще все, что только было связано с ее именем или Полиной, действовало на него сильнее всего. Ничто так не могло взволновать его сейчас больше, чем письмо от Валентины. Тем более что писала она крайне редко, да и то по большей части письма носили вежливый или, как он говорил, «дежурный» характер: когда приедет в Москву Бланш, какую ткань привезти и прочее.
Она протянула ему большой белый конверт.
Бланш знала, что письма от дочери он читает, как правило, в одиночестве, чтобы, как считала она, никто не смог подсмотреть выражение его лица, а стало быть, не прочитать его мысли и чувства.
Она проводила взглядом его невысокую, чуть полноватую фигуру до двери спальни и от мысли, что он сейчас войдет в эту дверь и больше никогда не вернется, растворится в своем прошлом, к которому она не могла его не ревновать, ей стало грустно… Больше всего Бланш боялась сейчас потерять Бориса. Так случилось, что она полюбила этого спокойного и уравновешенного человека, этого чудака и молчуна, от которого можно было ожидать всего, чего угодно. Первый год их совместной жизни она прожила как в тумане. Привыкшая к обществу молодых парней, у которых секс и выпивка на первом плане, она была удивлена, когда узнала, что между мужчиной и женщиной, помимо сексуальных отношений, могут быть и другие, более изысканные и совершенно для нее новые отношения… Она и не предполагала, что с мужчинами, в частности с Борисом, человеком старше ее на восемнадцать лет, можно часами разговаривать о любви, политике, искусстве… Борис ненавязчиво приучил ее к кино и театру, они даже дома пытались поставить мини-пьесу на двоих и были страшно рады, когда на премьеру пришел единственный приглашенный зритель – Жаклин, смешная девица, которой некуда девать энергию и которая пытается жить жизнями своих подруг. Жаклин – продавщица в магазине готового платья. Это она занималась выполнением заказов Валентины, подбирая ей ткани нужных расцветок в соответствии с тем, о чем она просила в своих письмах. Бланш всегда смеялась над приятельницами, которые сосредоточили свою жизнь на том, чтобы ублажать мужей и, как они говорили, были рады этому. Но после года, который она прожила вместе с Борисом, Бланш поняла, что они правы. Ей нравилось встречать его под утро чашкой горячего чаю и укладывать спать. Иногда, когда посетителей в ресторане было много, он приходил утром и долго не мог заснуть… И тогда она его спрашивала: «Это были русские?» И он кивал головой. Это означало, что помимо свободных джазовых импровизаций, которые Борису давались легко, и он играл, как дышал, его просили играть русские народные мелодии, а то и принимались петь… «Я космополит», – любил говорить Борис после таких бессонных и утомительных ночей, когда Бланш помогала ему раздеться и укладывала в постель, и она понимала, что он говорит это не столько для нее, сколько для себя самого, пытаясь притупить боль, которую все его соотечественники называли напряженным и пружинящим словом «НОСТАЛЬГИЯ».
Когда Полина, его первая жена, написала о том, что Валентина переехала в Москву и стала портнихой, что у нее большие планы, Борис, прочитав Бланш это письмо вслух, впервые попросил у нее совета:
– Милая, я ничего не смыслю в портновском деле… Но Валентине надо помочь… Я поеду в Москву и привезу ей хорошую ткань и все, что необходимо… Поговори с Жаклин, может, она знает, что нужно…
И Жаклин постаралась, накупила ткани, ниток, кружев, пуговиц, стразов… Но Борис схватил воспаление легких, и вместо него в Москву полетела Бланш.
«У твоей дочери талант, – это было первое, что сказала она Борису в аэропорту, когда вернулась в Париж. – Очень жаль, что ты не смог полететь…» Она привезла из Москвы фотографии Валентины, ее жениха: «Серж Кострофф»…
Спустя полгода он снова засобирался в Москву, но на этот раз у него воспалилось ухо, и вместо него опять полетела Бланш. И Валентина, и Бланш – обе догадывались, что Борис болен не воспалением легких или среднего уха, что причина куда более серьезная, но боялись говорить на эту тему.
«Ты боишься остаться в Москве?» – хотела спросить его Бланш, но так и не спросила. Зачем?
Он вскрыл письмо. Там было всего одно предложение: «Папа, как жаль, что тебя сейчас нет со мною рядом. Твоя Валентина».
