сюда? Теперь, когда я знаю, как это — яма с голыми звездами над головой?!
За те семь (или все-таки восемь?) дней я практически не вспоминала о Робе. Думала о другом: пыталась понять и предсказать поведение смертовиков, вычислить мотивации и возможные действия Слава, соотнести масштабы риска и потерь в случае появления ребят из Департамента быстрого реагирования… и еще об Аське, все равно об Аське, хоть это и был верный путь к нервному истощению, депрессии, потере себя. О Робе — почти нет.
Почему?..
Он мог погибнуть еще двадцать пять лет назад; мало ли почему не нашли тело. Да и потом у него наверняка было черт-те сколько возможностей для гибели, геройской и не очень… и для жизни. Которая — как он говорил тысячу раз — никого не должна касаться, кроме него самого. Наверное, я наконец-то начинаю это понимать…
В сорок лет смешно следовать торжественным обетам пятнадцатилетней девчонки, как я это делала до сих пор, постепенно подменив в своем сознании образ Роба куда более солидным понятием Гауграза. Того Гауграза просто нет — самое время процитировать слова Ингара, навечно записанные на жестком диске моего внутреннего персонала; кстати, пора бы стереть их оттуда.
Так вот того Роба, героического нелегала и авантюриста, которого я с обожанием ждала из его выходов, моего единственного — ни у кого нет брата, а у меня есть! — мужественного, свободного… Его не существует тоже.
Пора это признать. Пора смириться.
— Чего ты замолчала? Уже скоро придем. Нет, правда, скажи, с твоим глухой номер? Может, он хоть крышу для выходов сообразит, раз гебейщик?.. Он вообще из какого департамента?
— Особого назначения.
— Жалко. Если б из Внешнего…
Стоп; надо взять себя в руки. Я кое-что хотела у него узнать:
— Смотрю, ты грамотный. Как сейчас вообще с выходами? Я слышала, еще до плена, гебейщикам самим собирались закрутить гайки…
Он пожал плечами:
— А хрен его знает. С этим дембелем полная непонятка. Скоро вообще будет незачем ходить, если рынок на фиг обвалится. Разве что девчонок водить по Коридору для того чудика с Севера — тоже, конечно, запросто может обломаться, он парень непредсказуемый… Слушай, а может, и тебя по Коридору провести, а? — Это снова была шутка, и он снова смеялся, нона этот раз не очень долго. — А с ГБ я дел не имею, меня ребята из отряда прикрывают… и в отряде черт-те что творится. Нету в мире стабильности! Так с твоим есть смысл переговорить? Или я задаром с тобой…
Я усмехнулась:
— А если задаром, то что? Вернешь меня смертовикам?
Его хохот, звонкий и раскатистый, еще отражался от скал, грозя нарушить физическое равновесие экосистемы, когда начались выстрелы. Разом, всплошную. Почти одновременно — с обеих сторон.
Мне повезло. Я увидела и услышала.
А он — нет. Не успел ни увидеть, ни услышать, ни понять. Мне вцепились в плечи уже мертвые пальцы, и широкая улыбка принадлежала мертвецу, и она приблизилась настолько, что зубы расплылись в беловатое пятно, а потом мертвый человек пошатнулся и упал, подминая меня под себя давящей тяжестью, какой не бывает у живых…
Там, вверху, были стрельба и крики, взрывы и плазменное пламя, гарь и смрад, грохот копыт и автоматных очередей, и боевой клич на нечеловеческом языке, и беззвучные лучевые вспышки, и пронзительный вопль боли… И я давно была бы растоптана, если б не пряталась, не цеплялась из последних сил за то тяжеленное, бесформенное, с раздробленными костями, что уже не было человеческим телом — но еще оставалось рессорой, амортизационной подушкой, единственным шансом на спасение…
Я не знала даже, не спросила, как его звали.
Атака гаугразских смертовиков. Благополучно отбитая. Как в игре.
Я выползла из-под того, что раньше было веселым нелегалом. Клочья окровавленного камуфляжа, бурые заскорузлые волосы… наверное, смертовики похоронят его по гаугразскому обычаю. Они всегда хоронят своих убитых, в том числе и тех, кого не могут опознать. Обязательный ритуал, входящий в комплекс культово-обрядовых действий, основанных на доглобальной мифологии традиционного общества… какой бред. В общем, похоронят. А если в Глобальном социуме кто-то ждет его из выхода, то просто не дождется, и все. С бессрочным правом на веру, что он жив.
Попробовала подняться; и тут же снова упала ничком. Нельзя. Вся местность просматривается из бункера… а они всегда сначала стреляют.
Дождаться темноты.
Но в темноте сюда придут оставшиеся в живых смертовики за телами товарищей. К тому времени в бункере начнется традиционная пьянка по случаю отбитой атаки, и окрестности будут всего лишь регулярно простреливаться в автоматическом режиме, что не так страшно. Страшнее опять попасть в их руки, в зловонную яму без потолка… Может быть, меня и выкупят снова: дембель кончился, защитникам Гауграза, как никогда, необходимо оружие. А может быть, и нет.
Особенно если конец дембеля, что вполне вероятно, послужит для Глобального социума окончательным сигналом к началу наступательной стратегии. Одна-единственная бомба средней мощности — и Гауграза просто не будет. Никакого.
Не попасться смертовикам, не угодить под пули, добраться — нет, к бункеру уж точно никого не подпустят, тем более после атаки, — значит, обходными путями как-нибудь дойти до заставы. Доказать, что я — Юста Калан, глава Ведомства проблем Гауграза… если оно еще существует, мое ведомство. А затем снова начать безнадежную борьбу против всех и неизвестно за что — с помощью выступлений на митингах и рапортов о допросах никому не интересных передатчиц. И, стыдясь себя самой, облегченно вздохнуть, когда наконец не станет ни Гауграза, ни его проблем.
Ни моего брата. Теперь уже точно.
Там — я не смогу ничего изменить. Но я пока здесь.
И все равно ничего не могу?
— Выпей.
Легко сказать. Сначала надо было приподнять голову… тяжеленную, будто до сих пор прижатую к земле искромсанным телом человека без имени… Зачем поднимать?… Потому что напиток почему-то был не в нормальном комплекте с трубочкой, а плескался у края артефактной чаши с золотым ободком, сверкавшим так, что я снова прикрыла глаза…
— Выпей, говорю. Нури-тенг тебя поддержит… да не за плечи, осторожнее, только затылок, чуть-чуть!… Вот так.
Горьковатый отвар, похожий на гаугразский чай… Несколько капель потекли по шее за ворот комба… то есть не комба, а какой-то грубой, натирающей ключицы одежды… Захлебнулась, закашлялась. Откинулась на что-то слишком жесткое, чтобы быть постелью, но гораздо мягче земляного пола в яме без…
Открыла глаза. Увидела потолок. Серый, низкий, надежный.
И вспомнила.
Собственно, вспоминать было нечего. Ночь. Далекие шаги и глухие голоса: когда они приближаются, надо замереть, застыть, переждать… Периодические выстрелы деловыми очередями вслепую: тоже переждать, накрыв голову руками, по возможности спрятавшись за чьим-нибудь телом… И ползти дальше, неизвестно куда, но подальше от границы, приняв самое нелепое и нелогичное решение в своей жизни. И еще не поднимать головы, постараться забыть, что там, наверху, — пустота и звезды…
Выходило, что если строго придерживаться выбранного направления, то дорога (тропа?… или просто каменная мешанина?) все время шла в гору, и вот уже камни подернуты льдом, холод прошивает насквозь неудобную и не способную удержать тепло гаугразскую одежду, и это даже хорошо, потому что пропадает боль в ушибах и ссадинах, которые достались мне вместо смертельных переломов и ран там, перед бункером, во время атаки… Атаки гаугразских сме…
Они появлялись один за другим в стереоскопической псевдоглубине, на фоне зубчатых стилизованных
