заявил, что, конечно, будут приняты все меры. Я решительно потребовал от него абсолютных гарантий (чего никто не мог дать!), пригрозив, что в случае чего-либо перебьем всех их. Анисимов был рабочий Донбасса. Мне показалось, что его самого охватывает ужас от колоссальной ответственности этого дела. Еще несколько минут, и я заявил ему: 'Мы вам Ильича не дадим'. Ногин тоже согласился с этим. Спешу обратно на квартиру Аллилуева. При выходе встречаю Луначарского, который утром был в большой панике.

Анатолий Васильевич поручил мне передать Ленину, чтобы он ни в коем случае не садился в тюрьму, ибо в данный момент в руках коалиции находится власть только формально, фактически же она у корниловцев, а завтра, может быть, и формально перейдет к ним. Это меня очень обрадовало, так как утром настроение Анатолия было другое.

Ногин остался, я поспешил к Ленину. Я передал в двух словах наш разговор с Анисимовым и мнение Луначарского и прибавил, что Анисимов не знает, в чьих руках будет завтра он сам. Решили, что никаких разговоров дальше не может быть, Ильич должен уехать из города. Мне было предложено немедленно снять свою шевелюру и следовать с Ильичем. Я поспешил в парикмахерскую, но Ленин, не дождавшись моего возвращения, вместе с Зофом[55] и с одним рабочим из Сестрорецка благополучно вышел из города'.

Крупская: 'Через день, 9-го, к нам ввалилась с обыском целая орава юнкеров. Они тщательно обыскали всю квартиру. Мужа Анны Ильиничны Марка Тимофеевича Елизарова приняли за Ильича. Допрашивали меня, не Ильич ли это… Нас забрали троих — меня, Марка Тимофеевича и Аннушку — и повезли в генеральный штаб. Рассадили там на расстоянии друг от друга. К каждому приставили по солдату с ружьем. Через некоторое время врывается рассвирепелое офицерье; собираются броситься на нас. Но входит тот полковник, который делал у нас обыск в первый раз, посмотрел на нас и сказал: 'Это не те люди, которые нам нужны'. Если бы был Ильич, они бы его разорвали на части. Нас отпустили. Марк Тимофеевич стал настаивать, чтобы нам дали автомобиль ехать домой. Полковник пообещал и ушел. Никто никакого автомобиля нам, конечно, не дал. Мы наняли извозчика. Мосты оказались разведены. Мы добрались до дому лишь к утру.

У наших был обыск еще третий раз. Меня не было дома, была у себя в районе. Прихожу домой, вход занят солдатами, улица полна народу. Постояла и пошла назад в район, все равно ничем не поможешь…

Ильич вместе с Зиновьевым скрывались у старого подпольщика рабочего Сестрорецкого завода Емельянова на станции Разлив недалеко от Сестрорецка.

К Емельянову и его семье у Ильича сохранилось до конца очень теплое отношение'.

Орджоникидзе: 'Мне был дан адрес одного рабочего, жившего недалеко от Сестрорецка (не доезжал одну или две станции), и пароль. С большой осторожностью я взялся поехать к Ленину, боясь, как бы не подцепить шпика и не провалить местопребывания Владимира Ильича.

Прибыл я на станцию ночью. Побродив немного, я нашел нужный мне дом. Самого рабочего не оказалось дома. Приняла меня его жена. Я сказал ей пароль, но тут вышло у нас большое недоразумение. Зоф не сообщил мне ответного пароля — и мы запутались. Жена рабочего, с одной стороны, не сумела скрыть, что она знает, где Ленин, а с другой — решительно отказывалась указать, где именно он. Начал я ее убеждать, что я свой человек, что прислан от ЦК, но она была неумолима.

Я чувствовал себя в высшей степени неловко. Мне надо было видеть Ильича, мне хочется видеть его, как никогда, и в то же время чувствую, что поступаю плохо, уговаривая мою собеседницу нарушить порядок конспирации'.

Емельянов: 'Как ни хороши удобства чердака, а положение не из совсем приятных: каждую минуту мог кто-нибудь заметить. Пришлось подумывать о более безопасном месте. Время сенокосное, а что, если Владимир Ильич под видом косаря переселится на сенокос… Идея хорошая, Ленин также одобрил, да и чердак-то, по всей вероятности, не особенно нравился ему.

Сенокос расположен за Разливом (небольшое озеро). Водою приблизительно четыре версты, да лесом около полутора верст. Там атмосфера другая, нет той публики, населяющей дачные места. Она за озером редко показывается…

Чердак, стало быть, сменился другим жилищем — шалашом, сделанным из веток и сверху покрытым сеном. Рядом и кухня устроена: на кольях висит котелок, варится чай. Но ночью невыносимо, надоедливые комары совершенно не дают покоя, как от них ни прячься, а они достигнут своего, и нередко приходится быть искусанным, но ничего не поделаешь — не все отлично.

Приезжали к Владимиру Ильичу товарищи, совершали чуть ли не кругосветное путешествие на всех видах транспорта: сперва на допотопной железной дороге, затем на лодке через Разлив, завершая путешествие пешком.

Было устроено так: приезжает какой-либо товарищ, преимущественно ночью, заходит ко мне на квартиру, затем оттуда его провожает Кондратий или кто другой из моих сыновей. Нам с женой Надеждой Кондратьевной грех был жаловаться — семь сыновей растили.

Путь к шалашу весьма оригинальный, многие весьма довольны оставались этим путешествием. Ночь, ни зги не видно. Кругом только тьма. Отчаливаешь от берега, погружаешься в какую-то тьму, напрасно напрягаешь зрение, чтобы увидеть хоть малейшее очертание берегов. И так едешь как бы в бесконечную даль. Проходит три четверти часа, и только в момент причаливания замечаешь берег.

Владимир Ильич ежедневно читал все газеты, какие только выпускали в то время. Помню, газеты частенько были с заметками; описывающими, каким образом Ленин скрылся за границу. То фигурировали подводные лодки, то аэропланы!.. На самом деле верно только одно, что через воду, да не на подводной, а на простой однопарной весельной лодке совершен весь переезд.

Читая заметки о своем бегстве и кутежах с балеринами в Швеции, Владимир Ильич от души смеялся. Называл издателей буржуазных газет 'гороховыми шутами'. Другой раз сидим все у костра, варим чай или картошку к ужину, Ильич рассказывает, какая будет жизнь после настоящей рабочей революции…

Ильич много писал — статью за статьей. Занимался в своем излюбленном месте — за большим ивовым кустом.

Не уступая опытным носильщикам, клали на носилки большие копны сена, метали стога. Владимир Ильич ловко подавал сено на вилах. В конце концов был сметан большой стог сена. В вечернее время частенько ходили с ребятишками ловить рыбу бреднем'.

Орджоникидзе: 'Я окончательно потерял надежду повидать Ильича. Собрался было идти. Жена Емельянова сжалилась, остановила меня и позвала своего 9-10-летнего сына. 'Вот вам проводник'. Мы пошли к озеру. Сели в лодку, переправились на другой берег, обильно поросший кустарником. Я решил, что Ленин живет на какой-нибудь даче. Шел покорно за своим юным провожатым. Вдруг мы остановились около небольшого сенокоса. Мальчик окликнул кого-то по имени. Вышел незнакомый мне человек. Он оказался отцом мальчика. Поздоровались с ним. Объяснил ему, в чем дело. Думаю, дальше поведет к Ленину.

В этот момент подходит ко мне еще один незнакомец бритый, без бороды и усов. Подошел и поздоровался. Я ответил просто, сухо. Тогда он хлопает меня по плечу и говорит насмешливо: 'Что, товарищ Серго, не узнаете?' Я вглядываюсь повнимательнее, а человек хохочет. Так от души, весело, заразительно умел смеяться один Ильич. По удачному определению умного англичанина Рансома 'это смех необыкновенной силы Ленина'.

Я кинулся к Ильичу, обнял его, отступил назад и снова обнял.

Пошли разговоры. Через несколько минут Ильич предложил мне поужинать с ними. Оказалось, что у них самих ничего нет: кусочек черного хлеба и селедка. Вот и весь ужин.

После 'ужина' беседу перенесли в 'апартаменты' Ленина. Таковыми явился стог сена. Свежее сено пахло великолепно, было тепло, легко на душе. Я долго рассказывал, что делается в Петрограде, каково настроение рабочих, солдат, что в нашей организации, в меньшевистском ЦИК, в Петросовете и т. д.

Владимир Ильич задавал вопросы. Потом сказал: 'Меньшевистские и эсеровские советы окончательно дискредитировали себя; недели две тому назад они могли взять власть без особого труда. Теперь они не органы власти. Власть у них отнята. Власть можно взять теперь путем вооруженного восстания. Оно не заставит ждать себя долго. Сентябрь — октябрь, думаю, крайний срок'.

Я осмелел и признался, что на днях в районной думе Выборгской стороны мы, несколько товарищей, поспорили о будущем революции. Все очень удивились, когда Лашевич заявил: 'Увидите, Ленин в сентябре