объявления ему строгого порицания в 'Вестнике';

второе — добровольного ухода в отставку Петровского. Высокоответственный пост комиссара Временного правительства должен принадлежать лицу более… Мы не хотим бросать тень на вашу репутацию, Григорий Иванович. Вы были депутатом Государственной думы и в силу этого в первый момент были назначены комиссаром. Сейчас обстоятельства изменились, замечу, не по нашей вине. Ваша фракция все более попадает под влияние необузданного Орджоникидзе. Высокие идеалы, во имя которых и вы боролись, взывают — подавайте в отставку!

— Это все, что вы имели мне сообщить? — осведомился Петровский. — Тогда идите с богом!

В Якутске, отрезанном бездорожьем от России, большевики почти ничего не знали о положении в центре. Лишь иногда доходили отрывки сообщений Петроградского телеграфного агентства: 'Английская газета 'Тайме' характеризует Манифест, изданный бюро Центрального Комитета большевиков как 'воззвание самого мятежнического содержания'. Российская миссия в Берне имела честь довести до введения швейцарского Центрального Комитета по возвращению политических эмигрантов, что в настоящее время пути для проезда в Россию нет… Вернувшийся из ссылки большевик Каменев опубликовал призыв к поддержке Временного правительства'.

Серго сразу вспомнил невысокого суетливого человека с широким лицом и низко посаженной головой. Летом 1911 года он часто приезжал из Парижа в Лонжюмо. Старался уединиться с Лениным или хотя бы перевести разговор на французский язык, чтобы другие не могли участвовать.

Однажды Каменев появился, когда Ильич, Серго, несколько других слушателей партийной школы без рубах, босиком лежали на свежескошенном сене, пели… Окинув всех неодобрительным взором, он обратился к Ленину.

— Владимир Ильич, нам необходимо серьезно поговорить!

— Я — весь внимание, Лев Борисович.

— Здесь, в этой обстановке?

— Вы шокированы? Простите, я не улавливаю чем! Что я не застегнут на все пуговицы или присутствием товарищей? Не разводите манную кашу. Поякшались с ликвидаторами, поблудили с отзовистами, теперь явились этаким фертом…

Эта последняя фраза, произнесенная Лениным скорее участливо, чем с раздражением, особенно врезалась в память Серго.

Петровский всего этого не знал. Просто их судили вместе: большевиков-депутатов IV Государственной думы и публициста Каменева. Тогда Григорий Иванович и убедился, что весь свой небольшой запас мужества Лев Борисович Каменев безнадежно растратил на бойкие статьи и ядовитые речи. Для себя ничего не оставил. Едва попал под арест, до неприличия перепугался. На суде посыпал голову пеплом. Уверял, что единственно/ к чему стремился после начала войны, это победа России.

Григорий Иванович как-то на суде улучил момент, спросил:

— Что с вами стряслось, Лев Борисович?

Ответ был поразительный:

— Вы не понимаете, насколько это дальновидный ход!

'Должно быть, и сейчас, выступая в поддержку Временного правительства, Лев Борисович делает какой-то непостижимо дальновидный ход, — подумал Петровский. — Что творится в Петрограде, понять слишком трудно. Во всяком случае, оставаться комиссаром Временного правительства мне — большевику — совсем негоже. Из Комитета общественной безопасности тоже пора уходить. С эсерами и меньшевиками надо круче рвать, больше никаких блоков, объединений'.

Своими раздумьями Григорий Иванович поделился с Серго. Тот обрадовался.

— Я двумя руками голосую за то, чтобы единственным законодателем и полновластным вершителем дел стал Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. А комитет мы оставим, как только из профессионального союза служащих будут изгнаны доносчики, полицейские, взяточники. И уволят в отставку епископа Евфимия.

В 'Вестнике' появилось новое сообщение:

'27 апреля на заседании ЯКОБ[48] обсуждался вопрос о выборном начале среди духовенства. Со спокойным хорошо аргументированным докладом выступил член президиума Комитета гражданин Орджоникидзе. Выяснив принципиальную сторону дела, докладчик внес практические предложения:

Епископа Евфимия удалить на покой, в епархии назначить строгую ревизию. Оба предложения неожиданно были приняты большинством голосов.

По частным, однако же вполне достоверным сведениям, Орджоникидзе, Петровский и Ярославский совместно отправили приветственную телеграмму[49] прибывшему каким-то образом в Петроград Ленину. Что за этим последует дальше, поживем — увидим'.

…К середине мая, когда Кавказ уже изнывает от жары, весна добралась до Якутии. Вскрылись реки. Вверх по течению Лены буксиры повели паузки. В полдень 23-го уходил пароход с политическими ссыльными. Ц

Наступило время прощаться. Якуты, друзья и воспитанники покидавших их край русских революционеров мобилизовали все ресурсы местной типографии. Появился альбом с вытисненной на кожаной крышке надписью: 'Память о якутской политической ссылке'. Быстро заполнялись страницы Написал и Серго:

'Прощай, страна изгнания, страна-родина. Дай здравствует великая Российская революция! Да здравствует социальная революция! 22/V 1917 г.'.

В Покровском пароход стоял два часа. Серго с друзьями отправился в школу за Зинаидой Гавриловной. Сообща уламывали, успокаивали мать Зины. Пожилая женщина очень не хотела расставаться с единственной дочкой. Сквозь слезы она говорила:

— Дочь уезжает — камень в воду падает… Зина, по ее словам, 'сразу очутилась в тесной семье товарищей Серго — ссыльных большевиков. Все они очень заботились обо мне, и я скоро совсем забыла тяжелые минуты прощания с родными.

Ехали мы на пароходе две недели. В столовой — так называемой 'рубке первого класса' — шли бесконечные споры…

— Россия уже свободна! — кричал меньшевик Охнянский. — Нужно не разговоры разговаривать, а вести войну до победного конца!

Серго гневно спросил:

— Россия свободна? А помещики? А капиталисты?..

Охнянский усмехнулся:

— Ну, это не из той оперы…

— То есть как не из той оперы? Я прошу говорить понятней, — сказал Серго.

— Понятней? Пожалуйста: большевики должны прекратить свои безответственные…

Серго прищурился и перебил:

— То, что для тебя и меньшевиков является целью всех стремлений, завершением революции, для нас, большевиков, только ее началом…'.

Лишь в одном политические противники сходились. Все одинаково любовались величавой красавицей Леной. В весеннем разгуле река слишком уж стремительно унесла свои воды на север — кое-где обмелели перекаты. Пароходу приходилось петлять от одного берега к другому. Чтобы окончательно не застрять, политические и их семьи пересели на баржу — ее не спеша потянул маленький буксир.

Последние триста верст — от пристани Качуг до Иркутска ехали на телегах, на манер цыганского табора разводили в степи костры, коротали ночи…

В Иркутске в честь приезда ссыльных собрался огромный митинг. Выступали Петровский, Серго, местные большевики и их постоянные оппоненты — эсеры и меньшевики. В те дни город был переполнен солдатами. Длинные воинские составы стояли на всех железнодорожных путях. По приказу Керенского сибирские стрелковые бригады гнали на фронт. Серго и Григорий Иванович решительно призывали железнодорожников всеми средствами воспрепятствовать отправке эшелонов. Обращались с горячими призывами и к солдатам:

— Подумайте, во имя чего вы бросаете на произвол свои семьи, едете за тысячи и тысячи верст,