обратился за содействием к немецкой полиции. Камо же ждал подходящего момента в подвальном этаже дома полицеймейстера Тифлиса!..

Через три месяца в Батуме некий турецкий подданный с закрученными кверху усами ослепительно черного цвета и такими же волосами предъявил пограничникам свой паспорт. Турок возвращался на Родину после поездки в Тифлис и Баку по коммерческим делам. Этого 'турецкого негоцианта' сейчас и обнимал Серго.

Часами бродили два друга по набережным Сены, по бульварам, а не то забирались в пригороды Парижа — Фонтеней-о-Роз или Жювизи, — там Ильич показал им несколько укромных местечек, где можно было без помех посидеть, вспомнить былое, подумать о будущем. Камо оно представлялось крайне туманным.

Крупская, которой Камо охотно поверял свои тайны и сомнения, печалилась:

— Он страшно мучился тем, что произошел раскол между Ильичем, с одной стороны, и Богдановым и Красиным — с другой. Камо был горячо привязан ко всем троим. Кроме того, он плохо ориентировался в сложившейся за годы сидения обстановке. Ильич ему рассказывал о положении дел… Остро жалко ему было этого беззаветно смелого человека, детски наивного, с горячим сердцем, готового на великие подвиги и не знающего после побега, за какую работу взяться. Его проекты работы были фантастичны. Ильич не возражал, осторожно старался поставить Камо на землю, говорил о необходимости организовать транспорт и т. п.

В конце концов было решено, что Камо поедет в Бельгию, сделает себе там операцию глаза (он косил, и шпики сразу его узнавали по этому признаку), а потом морем проберется на юг и дальше на Кавказ.

Осматривая пальто Камо, Ильич спросил:

— А есть у вас теплое пальто, ведь в этом вам будет холодно ходить по палубе?

Сам Ильич, когда ездил на пароходах, неустанно ходил по палубе взад и вперед. Выяснилось, что никакого другого пальто у кавказца нет. Ленин отдал Камо свой мягкий серый плащ, который ему в Стокгольме подарила мать и который ему особенно нравился.

Серго еще не знал, что сулит будущее, зачем Ленин оставил его в Париже. Дел, во всяком случае, ему хватало. Отправка транспортов литературы в Россию, занятия в библиотеке, рефераты и, в последние недели, помощь Владимиру Ильичу и Инессе Арманд[26] в организации партийной школы.

В сильной и довольно многочисленной парижской группе большевиков, по замечанию Серго, 'обстреливаемой со всех сторон', Инесса сразу заняла видное место. Она обладала редким обаянием и поразительной энергией. Сейчас Инесса сняла целый дом в деревне Лонжюмо, в пятнадцати километрах от Парижа.

Деревню долго выбирали. Предпочтение отдали Лонжюмо главным образом потому, что там не было никаких русских, никаких дачников. Жили простые люди — крестьяне и рабочие небольшого кожевенного завода. Все подходило для организации партийной школы. Слушатели должны были приехать из России и туда же вернуться для подпольной работы.

'Обязательное условие — возвращение в Россию по окончании школы мною безусловно принимается', — писал Серго осенью 1910 года в комитет по организации партийной школы.

Едва газета 'Социал-демократ' донесла до Ирана весть о том, что Центральный Комитет РСДРП готовится открыть в Париже школу, в которой бы профессиональные революционеры, подпольщики могли пополнить свои теоретические познания, Серго загорелся. Он почувствовал, что ему необходимо попасть на учебу. 9 июля он отправил из Решта в Париж взволнованное и энергичное письмо:

'Товарищи, имейте в виду, если здесь мне удастся собрать предполагаемую мною сумму, то, несмотря на то, что я в настоящее время в Персии, все же по открытии школы приеду, и вы должны будете допустить в школу меня в числе других'.

Теперь настал желанный час. В доме, арендованном Инессой, поселились Серго и хорошо знакомые Ленину питерский рабочий Б.А. Бреслав (партийный псевдоним 'Захар') и николаевский судостроитель И.И. Шварц ('Семен'). Никто тогда не подозревал, что это соседство совсем не случайное…

Владимир Ильич и Надежда Константиновна сняли для себя две комнаты в двухэтажном каменном доме на другом конце деревни. А о том, где предполагалось вести занятия, обстоятельно, с мелкими подробностями не преминула сообщить в Петербург парижская агентура департамента полиции.

'Школа партийных пропагандистов и агитаторов Российской социал-демократической рабочей партии помещается в сарае, представляющем ветхое одноэтажное строение, обшитое тесом, с большой, на всю стену, стеклянной галереей; имеет грязный вход, а мостовая уложена крупными камнями'.

Назавтра, после начала учебы, в Петербург полетела новая шифровка:

'По полученным указаниям, первая общепартийная школа С. Д. открылась 20 июня с. г. В данное время в ней имеется десять учеников, приехавших из России. Ожидается еще приезд пяти-шести человек. Кроме приезжих, в школу из парижских членов партии поступили некие: 'Серго', рабочий Семен… и женщина Инесса, настоящие фамилии и имена которых пока не выяснены'.

Откуда бы такая изумительная осведомленность заграничной агентуры департамента полиции?

…Занимались в партийной школе много и усердно.

Ленин читал курс политической экономии, теорию и практику социализма, аграрный вопрос, Рязанов — историю западноевропейского рабочего движения, Стеклов и Финн-Енотаевский — государственное право, Луначарский — литературу. Инесса Арманд вела семинары, Станислав Вольский преподавал газетную технику.

Вечера часто проводили в поле. По русской привычке лежали под скирдами, говорили о всякой всячине, пели. Звучным сильным голосом выделялся делегат из Киева Малиновский, молодой рыжеватый парень. Был он тих и услужлив.

Более тесной компанией — 'Ильичи', Арманд, Серго, Луначарский — ходили в театры, чаще на окраинах Парижа. Там нередко ставили пьесы, запрещенные в центре города. Предпочтение отдавали рабочему театру на улице Гэтэ, где сын коммунара Монтегюс исполнял революционные песенки. Из зала ему дружно подпевали фобуры — рабочие окраин.

Под нажимом Инессы выкраивали время и для концертов. Она и сама часто играла, и больше всего Бетховена. Если настроение было совсем хорошим, Серго под аккомпанемент Инессы пел грузинские песни.

Как-то после театра Ленин позвал Серго погулять по Парижу. Едва они остались вдвоем, спросил:

— Как вы отнесетесь к предложению немедленно выехать в Россию?

Серго вспыхнул.

— Владимир Ильич, вы спрашиваете… вы не уверены?!

Ленин взял Серго под руку. Впервые вместо обычного обращения 'товарищ' душевно назвал:

— Дорогой друг! Убеждать меня слишком поздно. Сегодня на совещании членов ЦК, живущих за границей, я, наконец, добился согласия послать в Россию уполномоченного. Поедете вы. С вами Семен и Захар. Сформируете Российскую организационную комиссию. Архиэнергично начнете готовить партийную конференцию. Она покончит навсегда с остатками формального объединения с меньшевиками, возродит нашу революционную большевистскую партию. Я подчеркиваю, возродит, ибо большевизм существует как течение политической мысли и как политическая партия с 1903 года!

Остановились возле знакомого Ильичу продавца жареных каштанов. Серго по старой имеретинской привычке набил себе карманы. Ильич улыбнулся. Однажды в Женеве он отрядил Надежду Константиновну с утра пораньше к Миха Цхакая — говорили, что Миха совсем без денег, скрывает это и питается одними каштанами — дикими, сырыми. Надежда Константиновна застала Миха за столом, он что-то писал, а вокруг горками лежали каштаны. 'Провинившийся' был немедленно отведен к Владимиру Ильичу и признался, что действительно собирает каштаны во время прогулок, очень их любит… перебирать в руках, как четки, когда о чем-нибудь крепко задумается. А в пищу дикие каштаны вовсе не годятся.

Повернули назад. Снова неторопливо зашагали вниз по бульвару, продолжая волновавший обоих разговор. Ленин, будто вскользь, обронил фразу, сразу придавшую беседе острый характер.

— Вам, Серго, знакомо выражение 'заграничная буря в стакане воды'?

По тому, как это было сказано, Орджоникидзе понял, что Ленин не сомневался и не ждал от него