проезжавшую кавалькаду.

Король Эдуард II был уверен, что его сейчас убьют. Ведь есть много способов умертвить человека.

Однако Томас Гурчей и Джон Мальтраверс не получали приказа убить короля, им только было дано повеление поскорее свести его в могилу. Они выбрали медленную смерть. Дважды в день бывшему королю Англии подавали отвратительную ржаную похлебку, а стражники его объедались различными яствами. Но он переносил все – и эту мерзкую пищу, и насмешки, и побои, на которые не скупились его стражи. И, как ни странно, был силен телом и даже духом. Другие бы на его месте давно потеряли рассудок, он же лишь стонал. Но даже стоны эти свидетельствовали о здравом рассудке.

– Неужели мои прегрешения столь велики, что я не заслуживаю ни жалости, ни снисхождения? Неужели вы лишились христианского милосердия и доброты? – говорил он своим палачам. – Пусть я уже не государь, но я еще пока супруг и отец. Разве я могу внушать страх моей жене и моим детям? Неужели им мало того, что они отобрали у меня все, что я имел?

– Зачем же ты жалуешься на свою супругу, сир король? Разве ее величество королева не посылала тебе прекрасной одежды и нежных писем, которые мы тебе читали?

– Мошенники, мошенники, – твердил Эдуард, – вы мне только показали эту одежду, но не дали ее; по вашей милости я гнию в этих мерзких лохмотьях. А письма, неужели вы думаете, что я не понимаю, почему эта злая женщина шлет их мне? Ей нужны доказательства, что она, мол, сочувствует мне. Это она, она со злодеем Мортимером приказывает вам мучить меня! Не будь ее и этого предателя, мои дети пришли бы обнять меня, я в этом уверен!

– Королева, твоя супруга, и твои дети, – отвечал Мальтраверс, – чересчур боятся твоего жестокого нрава. Слишком они натерпелись из-за твоих злодеяний и злобы, так что вряд ли они горят желанием увидеться с тобой.

– Радуйтесь, негодяи, радуйтесь, – говорил король. – Придет время, и вы поплатитесь за все муки, которые я перенес по вашей вине.

И он начинал плакать, уткнув в ладони бритый подбородок. Он плакал, но не умирал.

Гурней и Мальтраверс ужасно скучали в Корфе, ибо все удовольствия и развлечения уже давно иссякли, даже удовольствие мучить короля потеряло прежнюю остроту. Кроме того, Мальтраверс оставил в Беркли свою супругу Еву у своего шурина, да и в округе уже начали ходить слухи о том, что в замке содержится низложенный король. Тогда, после обмена посланиями с Мортимером, было решено переправить Эдуарда в Беркли.

Когда в сопровождении того же эскорта король Эдуард, лишь чуть похудевший и чуть больше сгорбившийся, вновь прошел под теми же опускающимися огромными решетками, по подъемным мостам, миновал два ряда крепостных стен, он, вопреки всей тяжести своего положения, почувствовал огромное облегчение, освободился от вечных страхов. Астролог обманул его.

Королева Изабелла была уже в постели, две золотистые косы лежали у нее на груди. Роджер Мортимер, пользуясь своей привилегией, вошел в ее опочивальню без доклада. По выражению его лица королева сразу догадалась, о чем он сейчас будет говорить, вернее, о чем заговорит вновь.

– Я получил известия из Беркли, – сказал он нарочито спокойным и равнодушным тоном.

Изабелла не ответила.

За полуоткрытым окном дышала свежая сентябрьская ночь. Мортимер подошел к окну, широко распахнул его и некоторое время глядел на раскинувшийся внизу город Линкольн с еще не погашенными кое-где огнями, с тесным строем домов. Линкольн был четвертым городом королевства после Лондона, Уинчестера и Йорка. Сюда десять месяцев назад прислали одну из частей тела Хьюга Диспенсера младшего. Переехавший из Йоркшира королевский двор находился здесь уже целую неделю.

Изабелла смотрела на широкие плечи и вьющиеся волосы Мортимера, вырисовывавшегося в рамке окна на фоне ночного неба. В эту минуту она его не любила.

– Ваш супруг, по-видимому, упрямо цепляется за жизнь, – заговорил Мортимер, повернувшись к ней, – а жизнь его ставит под угрозу спокойствие всего королевства. В уэльских замках зреет заговор, имеющий целью его освободить. Доминиканцы осмеливаются возносить за него молитвы даже в самом Лондоне, где, как вам известно, в июле были волнения, которые могут повториться вновь. Согласен с вами, сам Эдуард не опасен, но он прекрасный повод для происков наших врагов. Прошу вас, соблаговолите наконец отдать приказ, который я вам посоветовал отдать и без которого ни вы, ни ваш сын не будете знать покоя.

Изабелла устало вздохнула. Почему он сам не хочет отдать этот приказ? Почему не берет на себя это решение, он, который делает погоду в королевстве?

– Любезный Мортимер, – спокойно сказала она, – я уже ответила вам, что вы никогда не добьетесь от меня этого приказа.

Роджер Мортимер закрыл окно, он боялся вспылить.

– Но почему же, – наконец проговорил он, – после стольких испытаний и стольких опасностей вы стали теперь врагом собственной своей безопасности?

Она отрицательно покачала головой.

– Не могу. Я предпочту подвергнуться любой опасности, нежели прибегнуть к такому средству. Прошу тебя, Роджер, пусть наши руки не будут обагрены его кровью.

Мортимер усмехнулся.

– И откуда это у тебя вдруг такое уважение к крови твоих врагов? – сказал он. – Ты не отвращала глаз, когда на городских площадях лилась кровь графа Арунделя, кровь Диспенсеров, Бальдока. Иногда ночью мне даже казалось, что зрелище крови тебе по душе. Разве на руках у этого дражайшего сира не больше крови, чем на наших руках не только теперь, но и впредь? Разве он не пролил бы с удовольствием мою или твою кровь, если бы только имел возможность? Тот, кто боится крови, не должен быть ни королем, ни королевой, Изабелла, таким людям лучше уйти в монастырь, надеть монашеское одеяние и отказаться от любви и власти.

Их взгляды на мгновенье встретились. Серые глаза под густыми бровями блестели при свете свечей злым огоньком, белый рубец на губе придавал лицу жестокое выражение. Изабелла первая отвела взор.

– Вспомни, Мортимер, когда-то он пощадил тебя, – сказала она. – Теперь он, наверное, думает, что, не уступи он просьбам баронов, епископов и моим тоже, он казнил бы тебя, как Томаса Ланкастера...

– Я прекрасно помню об этом и именно потому не хочу когда-нибудь испытывать сожаления, подобные тем, которые испытывает он сейчас. По моему мнению, твое упрямое сочувствие по меньшей мере странно.

Он замолк.

– Значит, ты все еще любишь его? – добавил он. – Я не вижу иной причины.

Изабелла пожала плечами.

– Так вот что движет тобою! – проговорила она. – Ты хочешь получить еще одно доказательство моей любви к тебе. Неужели в тебе никогда не утихнет ярость ревнивца? Разве я не доказала не только перед всем королевством Франции и перед королевством Англии, но даже перед собственным сыном, что нет у меня в сердце иной любви, кроме любви к тебе? Что же еще я должна сделать?

– Только то, о чем я тебя прошу, и ничего больше. Но я вижу, ты не можешь решиться. Вижу, что клятва, которую мы дали друг другу и которая должна была связать нас навеки и внушать нам единые желания, была для тебя лишь притворством. Я вижу, что волею судеб я вверил себя слабому созданию.

Он ревнивец, просто ревнивец! Всемогущий регент, назначающий на все посты, наставник юного короля, живущий с королевой, как с законной супругой, не стесняясь баронов, Мортимер пo-прежнему ревновал Изабеллу. «А может, он не так уж неправ?» – подумалось вдруг ей. Ибо ревность заставляет человека, на которого она обращена, выискивать в себе то, что могло ее породить, и в этом-то ее опасность. И тогда всплывают в памяти иные, мимолетные чувства, коим раньше не придавалось значения. Странное дело! Изабелла была уверена, что ненавидит Эдуарда, как только может ненавидеть женщина; она думала о нем с презрением, отвращением и злобой. И все же... И все же воспоминания об обручальных кольцах, короновании, материнстве, воспоминания, которые она хранила не так о нем, как о самой себе,