достаточно пространства, чтобы развернуться, Парменион считал, что атаковать нужно ночью, чтобы смутить врага неожиданностью и использовать наиболее выгодным образом дисциплину македонских фаланг, приученных двигаться в темноте, повинуясь голосу командиров. «Я не хочу красть победу, – ответил ему Александр. – К тому же Солнце – светило греков».

Он обратился с короткой речью к командирам, объявив, что начало сражения назначено на утро следующего дня; приказал, чтобы людей накормили и дали им отдохнуть, после чего ушел в свой шатер; однако он не мог заснуть.

В македонском лагере после обильного ужина скоро настала тишина. Она даже обеспокоила персов, которые, рассуждая так же, как Парменион, ждали ночной атаки и всю ночь не складывали оружия. Равнина была покрыта их бесчисленными кострами, и из лагеря доносился могучий гул, подобный гулу моря; Дарий на коне объезжал свои войска и поддерживал их мужество.

Около полуночи Александр велел позвать меня. Я увидел, что он сильно встревожен; таким он не был никогда. С большим трудом мне удалось успокоить его. Он знал, что солнце завтрашнего дня увидит битву его жизни, в которой он ставил на карту все, что уже завоевал. Он спрашивал себя, не лучше ли было согласиться на переговоры с Дарием. Напрасно я заверял его, что он не мог проиграть это сражение, – тревога не оставляла его. Он пожелал, чтобы мы совершили вместе жертвоприношения. Мы рассмотрели при светильниках внутренности птиц и печень закланного ягненка. Я указал ему на все благоприятные знаки, которые он мог распознать и сам. Затем в чаше с чистой водой я показал ему Дария, и он увидел, как его лик затуманился и почернел. Наконец он успокоился и заснул.

На рассвете, когда весь лагерь был уже при оружии, Пармениону пришлось прийти встряхнуть его, чтобы разбудить от глубокого сна, после которого он обрел все свое самообладание и радостно улыбался, как в утро приздника. Очень скоро он показался, одетый в короткую тунику из белого льна, с кипрским мечом на родосской перевязи в шлеме с белыми перьями; его телохранитель Певкест нес за ним Ахиллов щит. Чтобы доказать свое уважение ко мне и расположить к себе богов, он предложил мне вместе с ним сделать смотр войскам. Я пошел надеть на голову жреческий венец. Александр на своем черном Буцефале и я на белом коне проскакали перед выстроившимися войсками, которые громко приветствовали нас. Мне показалось, что песчаное пространство, по которому меня нес мой конь, было мне знакомо вот уже четверть столетия.

Вдруг перед греческими пехотинцами Александр поднял правую руку и воскликнул: «Боги, докажите сегодня, что я действительно сын Зевса-Амона: подарите победу Элладе!». И он велел всем командирам распорядиться, чтобы их люди молчали, пока мы будем идти, и не заглушали его приказы.

Бесконечная полоса пыли обозначала перед нами фронт персидской армии. Как при Гранике и при Иссе, Александр встал на правом фланге с гетайрами; но линия персидской армии была настолько длиннее, что этот правый фланг Александровых войск едва достигал центра вражеского фронта, где находился сам Дарий. Александр должен был быть готов к тому, что персидский фланг непременно обойдет его. Чтобы предотвратить такое развитие событий, он поставил позади себя пеонских всадников, критских стрелков из лука и некоторые другие отряды, чтобы по ходу атаки развернуть их в глубину. Он сделал сходные распоряжения касательно левого крыла, где командовали Кратер и Парменион. Таким образом, греческая армия, развернувшись, должна была представлять собой не прямолинейный фронт, а скорее клин, врезающийся в неприятельские ряды.

Построение произошло в полной тишине, среди которой раздавались приказы Александра. По мере приближения к персам, отряды прикрытия переходили один за другим на правый фланг царя, шедший прямо на Дария и его слонов.

Бой начался, как было предусмотрено, несколькими налетами сбоку, предпринятыми бактрийскими всадниками Бесса; они были отбиты. Тогда Дарий бросил вперед свои серпоносные колесницы, которые обрушились на нашу пехоту с ужасающим грохотом; но македонцы были обучены быстрым ответным действиям; они расступились, чтобы пропустить колесницы, испуская крики и ударяя копьями по щитам, чтобы напугать лошадей. И они вставали на дыбы, ломали дышла, обезумев и опрокидывая повозки; возничие, сброшенные на землю, скатывались под собственные колесницы, и серпы разрывали их; затем македоняне, перестроившись в два ряда, лицом к лицу, заключили людей и лошадей в два частокола копий. Вскоре двести колесниц, которые должны были принести победу Дарию, превратились в кучу железа, красного от крови, откуда свешивались клочья человеческих и конских тел.

Чтобы поправить эту беду, персидский царь ввел свои конные резервы; но это движение открыло в его рядах брешь, в которую не замедлил ворваться Александр с всадниками Черного Клита. И снова два царя оказались лицом к лицу. Снова Александр увидел перед собой колосса с кудрявой бородой, увешанного драгоценностями и стоявшего на серебряной колеснице; за Дарием высились, как серая крепостная стена, пятнадцать боевых слонов с цепями на ногах; они ревели и яростно махали хоботами. Но Александра не могло испугать ничто, даже эти гигантские животные, которые раскрывали свою розовую глотку и издавали душераздирающие крики. Он смотрел только на потомка великого Кира, на живого идола, воплощавшего пространства Азии. Все люди, разделявшие их, были заведомыми мертвецами. Разрубая черепа, пронзая грудные клетки, пробивая себе путь среди предсмертного хрипа, Александр продвигался вперед, зачарованный этим взглядом, в котором нельзя было прочесть ни ненависти, ни страха; его неудержимо притягивал к себе этот гигант, одетый в пурпур и осыпанный сверкающими камнями, который возвышался над битвой, но не сражался сам. Дарий был уже на расстоянии полета дротика; похоже было, что он даст себя поразить, даже не пошевелившись… «И вдруг я заметил, что он улыбается, – рассказывал потом Александр. – Я увидел, как по его лицу скользнула странная печальная улыбка».

Внезапно, так же как это случилось при Иссе, идол в тиаре исчез с колесницы. В мгновение ока Дарий оказался на коне и растаял в слепящей пыли сражения. И так же, как при Иссе, Александр поклялся, что Дарий не скроется от него, и ни телохранители, ни десять тысяч бессмертных, ни слоны не смогут его спасти. Но в эту минуту прискакал гонец от Пармениона. Сатрап Мазей во главе индийской конницы прорвал центр греческой пехоты и домчался до той части лагеря, где стоял обоз; там уже шло побоище и полыхал пожар. Если Александр не придет на помощь, все крыло Пармениона и Кратера может быть уничтожено. Таким образом, обе армии находились в равном положении, каждая отчасти одерживала победу и отчасти терпела поражение. Суматоха была величайшая; на всех лицах была маска войны, вылепленная из пота, пыли и крови. С гневным воплем Александр увлек отряд гетайров на помощь Пармениону. В яростном наступлении был ранен Гефестион. Но там, где проносился Александр, летела и победа. Вскоре поражение персов стало полным.

Смерть поработала целый день на Гавгамельском поле боя, и кровь всех народов Азии, хлынувшая из тысяч перерезанных глоток, перемешалась и ушла в песок.

Как только его пехота оказалась вне опасности, Александр снова кинулся на поиски Дария с теми из воинов, кто еще был в силах следовать за ним; он мчался, пока было светло, потом остановился, чтобы подождать свежих лошадей, в полночь снова пустился в дорогу и, проскакав пятьсот стадиев, утром прибыл в Арбелы, где стоял персидский лагерь. Там его ждали еще сокровища, еще слуги, еще женщины; но Дарий со своим двоюродным братом Бессом и бактрийскими всадниками бежал другой дорогой на восток, в Экбатаны.