узнали, что его зовут Астер), попала в него, пробив ему веко и щеку, и сделала его кривым на один глаз. Изуродованный, Филипп все же взял город.

Все думали, что из мести он прикажет перебить все население. Но он умел в достаточной мере властвовать собой и отдавал себе отчет в том, какова может быть реакция со стороны Афин. Таким образом, ему пришлось сохранить жизнь афинским колонистам Метоны: они бежали, в то время как город полыхал за их спинами. И на этот раз Филипп собрался вернуться в Пеллу.

Всю дорогу назад рана кровоточила и причиняла ему страдания, он же думал об ответе дельфийского оракула и о каре, предреченной ему за то, что он застал змею Зевса в объятиях своей супруги.

«Этим глазом я подсматривал сквозь замочную скважину», – признавался он своим близким.

И мало кто сомневался, что стрела, пущенная из Метоны, была направлена рукою Зевса-Амона.

Удивительно, что при встрече с Олимпиадой Филипп не выказал злопамятства. Наоборот, ранение, кажется, сблизило его с супругой. Представ перед нею с повязкой через все лицо и размотав затем повязку, чтобы показать зияющую пустую глазницу, он заверил ее, что сожалеет об их прошлой ссоре и о своей суровости по отношению к ней. Он расхваливал ее красоту и выказывал признаки нежного к ней расположения. Однако все это, возможно, было вызвано не любовью, а осторожностью или же боязнью не понравиться больше ни одной женщине: изуродованный победитель просил о мире.

В Олимпиаде также странным образом пробудилось подобие новой привязанности к царю: он вернулся к ней слабый, полный раскаянья, с раной на лице, которую она истолковала как знак своей правоты. Если она когда-нибудь и любила его, то именно в эти недели.

С маленьким Александром, который уже начал ходить, Филипп вел себя так, словно был рад появлению сына в семье. В каком-то смысле его вид даже успокоил царя: Александр был здоровым, розовощеким, похожим на всех остальных детей, за исключением разве что странного цвета глаз. «Эх, мой мальчик, – говаривал он ему, – один глаз у тебя светлый, другой темный, а посмотри на меня: у меня оба глаза были одного цвета, а теперь остался лишь один».

Малыш с криком убегал от этого облаченного в панцирь чернобородого гиганта с перевязанной головой, смотревшего на него своим единственным глазом, налившимся кровью от чрезмерного употребления вина. Филипп очень этим огорчался и, желая вызвать в ребенке ответную любовь, – что так свойственно крупным людям, обычно пугающим детей, – бежал за мальчиком, пока тот не находил убежища на руках у кормилицы, и гладил Александра против его воли. «Я прекрасно вижу, – говорил Филипп, – что ты меня не любишь. Надо бы, чтобы ты ко мне привык».

Все эти ночи Олимпиада укладывала свою змею спать в других покоях. После столь долгого одиночества эта женщина, слишком рано познавшая науку неги, обрела в объятиях мужа простое человеческое счастье. Вскоре она снова забеременела, и на этот раз в отцовстве Филиппа не могло быть никаких сомнений.

Как и все люди, между которыми невозможно взаимопонимание, они недолго питали иллюзии по поводу встречи. Стоило страсти немного утихнуть, и в царственной семье снова разразились ссоры. Супруги смотрели друг на друга с раздражением, и каждый видел другого без прикрас. Грубые манеры Филиппа, подходящие скорее для лагерной жизни, задевали Олимпиаду, а спустя некоторое время и его окровавленный глаз стал вызывать у нее отвращение. Также и Олимпиада, с ее претензиями на приобщенность к миру богов, стала Филиппу несносна. Старая ревность заползла в их постель, как змея. Дворец огласился бранью. Филипп попрекал жену за то, что она раньше была проституткой; она парировала, говоря, что он знал об этом еще до женитьбы, что жениться его никто не принуждал и что если бы у него самого не было склонности к распутству, о которой говорят его многочисленные истории с женщинами, он не вступил бы с ней в связь.

Тем не менее у нее хватало ума не напоминать мужу о рождении ребенка, не возбуждать в нем подозрений и не провоцировать его на богохульства.

Еще до наступления лета Филипп отбыл на войну; осенью у него родилась дочь Клеопатра.

Я уже говорил о том, что Хнум, бог-гончар, с помощью богини Изис лепит в высях небесных двойника божественного дитяти и усаживает его на колени Амона, в то время как само тело ребенка создается на земле.

Но когда двойник воссоединяется с телом родившегося ребенка, который пока слаб и духом и телом, ему требуется еще один гончар, который вылепит будущность его дней. Потому что судьба человека подобна его двойнику, который опережает его в развитии и с которым он сливается на каждом этапе жизни. Всякий день является, таким образом, днем рождения.

Вылепить судьбу человека значит не только подготовить его к будущему, но еще подготовить и тех, кто будет ему служить, предусмотреть, кто будет его друзьями, союзниками, приятелями; это означает удалить тех людей, встреча с которыми была бы для него пагубна, вместо того, чтобы ждать внезапного явления врага или упустить из вида нужного слугу.

Для этого неоходимо знание людей, основывающееся не только на расположении звезд, но также и на изучении их внешнего вида и сердечных склонностей.

Подобно Хнуму, которому помогает Изис, я был при Александре еще одним ваятелем его души. И в этом мне помогала Олимпиада.

Первым товарищем Александра стал Клит, молодой начальник дворцовой стражи, приходившийся братом кормилице Ланике. Его называли «Черным», потому что у него были очень темные кожа и волосы. В то время как мрачный вид Филиппа пугал маленького царевича, облик Черного Клита не вызывал у него отвращения, скорее наоборот. И с тех пор как Александр смог стоять на ногах, можно было видеть, как он бегает по анфиладе дворцовых зал за Клитом, играя ножнами его меча, или цепляясь за ремешки его сандалий. Если он и спускался с рук кормилицы, то лишь для того, чтобы взяться за руку начальника стражи, в котором он чувствовал ту же горячую кровь.

Я сказал Олимпиаде: «Молодой Клит втайне любит тебя. Никогда не отвечай ему взаимностью, даже в апрельские или октябрьские ночи, когда глас Афродиты в тебе сильнее всего, но одари его дружбой и дай ему понять, что ты тоже могла бы полюбить его, если б не неприступные стены, разделяющие вас, – тогда он обратит всю свою преданность на твоего сына и всегда будет его оберегать. Посмотри; ведь он привязан к нему больше, чем к ребенку своей родной сестры, маленькому Протею! Когда он гладит по голове Александра, он как бы лелеет свою мечту. Чаще доверяй ему сына. В первые годы у ребенка не обязательно должен быть слишком ученый воспитатель; ему нужен прямодушный мужчина, силой и бесстрашием которого он восхищался бы и поведению которого хотел бы подражать. Пусть Александр бегает за Клитом,