постучал один человек. Прежде мы никогда не видели его; на нем были длинные одежды, какие носят в Азии, и с виду он походил на богатого путешественника.

Он сказал, что сам он из Милета, что в Карии, по ту сторону моря, но прибыл из Эфеса, куда призвали его дела: он был торговцем. Он сообщил нам, что жители этой земли пребывают в большой печали, так как в шестую ночь этого месяца огромный храм Артемиды, средоточие их веры, был опустошен пожаром и разрушен до основания.

«Поскольку я направлялся в ваши края, эфесские жрецы поручили мне передать вам это послание. Они сказали, чтобы я передал слово в слово вот что: „Этой ночью в мире зажегся факел, пламя которого охватит весь Восток“. И еще они поручили другим вестникам, направлявшимся в разные страны, сообщить эту новость».

Затем милетец распрощался с нами, и мы провожали его взглядами, пока он удалялся по дороге, извивавшейся среди окружавших святилище дубов.

Он уже исчез из вида, а мы все еще пребывали в молчании (10).

Боги все время загадывают людям загадки; люди же, дабы постичь их смысл, прибегают к помощи вещунов, однако боги, забавляясь, и вещунов сбивают с толку.

Когда я пришел к Олимпиаде, чтобы сообщить ей предсказание эфесских жрецов, она, подведя меня к колыбели, спросила: «Как объяснишь ты, вещун, этот знак?»

Сначала я не понял, что она имеет в виду. Я увидел грудного ребенка с белой кожей, чья круглая головка была покрыта светлым пушком, немного отливавшим рыжиной; на лбу, над бровями, виднелись два маленьких бугорка. С восхищением смотрел я на эти признаки будущего властителя мира. Вид новорожденного ребенка, чей образ составлен заранее и чья судьба вычислена по расположению звезд, – такого маленького, похожего на всех остальных детей, не может не привести в некоторое замешательство. В ходе планет мне виделась меньшая тайна, нежели в этом хрупком живом существе, еще бессознательном.

Ребенок открыл глаза и посмотрел на меня. И тут я увидел, что глаза у него разного цвета: левый – голубой, а правый – карий.

«Я не знаю, что это может означать, – сказал я Олимпиаде. – Ни обучение в храмах, ни книги ничего не открыли мне по этому поводу. Я могу лишь сказать тебе, что ребенок, который с самого своего рождения озадачивает вещуна так, что ему нечего ответить, без сомнения, превзойдет в славе своей самого вещуна. И всю его жизнь каждый, на кого он посмотрит, будет озадачен тайной его глаз, и подчинится ему, так как, пока люди будут изумляться и пытаться разгадать его тайну, он сможет в некоторой степени оказывать на них влияние».

Тем временем Филипп по-прежнему находился далеко от Пеллы, в которой не показывался уже полтора года. Жизнь его проходила в сражениях и завоеваниях, составлявших, казалось, единственную его отраду. Он нимало не спешил увидеть сына, которого произвела на свет его молодая жена. Впрочем, ему уже не в первый раз довелось стать отцом. От одной женщины с севера страны по имени Одата, скрашивавшей его ночи в те времена, когда он воевал со сторонниками своей матери в горах Линкестиды, у него была дочь Кинна: ей к тому времени исполнилось три года и она воспитывалась в Гинекее. Филипп никогда о ней не заботился. Свою наложницу Арсиною он быстро выдал замуж за одного из своих командиров по имени Лагос, сделавшего блестящую карьеру не столько из-за своих личных достоинств, сколько из-за этой женитьбы. Первенца Лагоса и Арсинои, названного Птолемеем, все считали сыном Филиппа.

Последний, когда женщина ему надоедала, сразу же переставал интересоваться ребенком, которого прижил с нею, а поскольку он часто менял привязанности, то обычно ребенок, едва успев родиться, уже не интересовал его.

Олимпиада не любила Филиппа, однако рассердилась, узнав, что он нашел себе новую наложницу; она не мечтала о его возвращении, но все же была оскорблена тем, что он не захотел сделать несколько переходов верхом, чтобы навестить ее в Пелле. Она сама посеяла в нем сомнения в том, его ли это ребенок, а теперь укоряла Филиппа, что он плохой отец. Она была замужем не так давно, но ее уже обуревали горькие переживания и злоба, какие воцаряются обычно в долгом неудачном браке. Зная, что за ней пристально следят, она не могла завести возлюбленного. Впрочем, она мало об этом думала. В свои восемнадцать лет она уже выполнила предназначение, для которого и была рождена на свет. Отныне, что бы она ни делала, все оборачивалось против нее, ибо человек становился несчастным, когда перестает быть нужным своей судьбе. Живя отдельно от других женщин, она большую часть времени проводила перед маленьким жертвенником Зевса-Амона, который повелела поставить в своих покоях, – воскуряя благовония, напевая гимны и исполняя танцы прежней поры для этого незримого возлюбленного, который никогда ей больше не являлся, или для ребенка, божьего сына, который сидел на ковре и, ничего не понимая, смотрел на нее своими разными глазами.

Кормилицей Александра была Ланика, молодая женщина из благородной семьи, сестра одного из молодых начальников дворцовой стражи. Александр относился к ней с большой нежностью, да и сама она любила его чуть ли не больше, чем своих родных детей.

В течение конца этого года и всего следующего Филипп воевал сначала на севере с племенами Пеонии, затем на западе, где нанес сокрушительное поражение иллирийским племенам, а потом пересек свои земли с запада на восток и спустился к побережью Эгейского моря, чтобы овладеть городом Метона, афинской колонией, который вместе с городом Пинда составлял независимое владение, вклинивавшееся в южные земли Македонии. После стольких легких побед его удивило, что город не сдался, а затворил ворота и вынудил Филиппа приступить к осаде. Это было в разгар зимы; посреди холода и грязи раздраженный Филипп разбил лагерь. Он приказал мне явиться в расположение войска. Прибыв на место, я застал его рассерженным на вещуна, которого он брал с собою и который, как он мне сказал, с таким же успехом умел предсказывать по печени животных, что и деревенский мясник.

«Я хочу взять этот город! – кричал он. – Я отдам за это все, что у меня есть!»

Люди, делающие такие заявления, сами не ведают, что говорят. Совершив жертвоприношения, изучив внутренности животных и тщательно истолковав предзнаменования, я ответствовал Филиппу: «Ты возьмешь этот город, если так хочешь этого. Не думай о том, что принести для этого в жертву, боги сами берут то, что им нужно. Во имя исполнения своих желаний всегда приходится чем-то поступаться. Ты можешь назначить штурм на завтра».

Филипп был настроен на то, чтобы как можно скорее покончить с этим делом, поэтому на следующее утро, когда воины взошли на крепостные стены, он приказал убрать за ними лестницы, принуждая их одержать победу, если они не хотят пасть в бездну.

Сам же он, в пылу боя, забыл прикрыться. Стрела, пущенная воином из Метоны (его потом разыскали и