о смерти и попытки ей противоречить:
Но почему – умирать? Ведь приближается не смерть, а женитьба? В письме он говорит невесте: «Мой ангел, ваша любовь – единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка» (Х.645). Но сразу же и возврат к другим ценностям бытия. Подруге Елизавете Хитрово: «Более всего меня интересует сейчас то, что происходит в Европе» (X.651, фр.). А в стихотворении – новый поворот, трезвое понимание, что взаимной любви с невестой нет. Не любовь той, что станет женой, а любовь другой женщины, которая может появиться «перед закатом» его жизни, будит воображение:
В стихах он советовал: «Живи один…», а надевает на себя семейную петлю. Но еще не женившись, вдруг трезвеет. Важное письмо, которого избегают пушкинисты-романтики, критику и другу Плетневу. «Милый мой, расскажу тебе все, что у меня на душе: грустно, тоска, тоска. Жизнь жениха тридцатилетнего хуже 30-ти лет жизни игрока. Дела будущей тещи моей расстроены. Свадьба моя отлагается день от дня далее. Между тем я хладею, думаю о заботах женатого человека, о прелести холостой жизни. К тому же московские сплетни доходят до ушей невесты и ее матери – отсюда размолвки, колкие обиняки, ненадежные примирения – словом, если я и не несчастлив, по крайней мере не счастлив». А чуть ниже еще жестче: «От добра добра не ищут. Черт меня догадал бредить о счастьи, как будто я для него создан. Должно мне было довольствоваться независимостью…» (Х.328).
Итак, он осознает, что предложение Наталье было ошибкой, но как джентльмен, давший слово, вынужден прыгнуть в омут. Плетнев назвал письмо, полученное от Пушкина, «премеланхолическим».
Письма невесты к нему диктует мать. Обиженный, он ей отвечает: «Письмо ваше короче было визитной карточки» (Х.244). А Вяземскому жалуется: «Что у ней за сердце? твердою дубовою корой, тройным булатом грудь ее вооружена… Она мне пишет очень милое, хотя бестемпераментное письмо» (Х.246). «Позвольте мне вас обнять? – осторожно спрашивает он невесту в письме. – Это нисколько не зазорно на расстоянии 500 верст» (Х.242). Как же так? Значит, он ее еще и не поцеловал ни разу! И от незнания переоценивал. Волновался по поводу того, что происходит во Франции и спрашивал ее из Болдина: «Как поживает мой друг Полиньяк?». По этому поводу Ю.Лотман с иронией восклицает: «Уж Наталье Николаевне было много дела до французской революции!».
В день получения письма от невесты незадолго до отъезда из Болдина в стихотворении «Для берегов отчизны дальной ты покидала край чужой…» Пушкин вспоминает другую свою возлюбленную – темпераментную итальянку. На основании начальных строк в черновике Б.Томашевский утверждал: «Это заставляет предполагать, что стихотворение обращено к русской, уезжающей за границу, а не к иностранке, возвращавшейся на родину, как обычно предполагают» (III.457). В любом случае Томашевский должен был написать «уезжавшей», ибо у Пушкина это воспоминание о прошедшем времени. Но приходится отмести предположение Томашевского целиком. Здесь поэт вспоминает последнее прощание в Одессе с итальянкой Амалией Ризнич:
Были договоренности и обещания соединиться в Италии, но Амалия умерла.
В Болдине жила его возлюбленная времени михайловской ссылки, из простых – Калашникова. Теперь она просила у него деньги, барин давал, но ни она, ни собственный сын его не занимали. У него тут новый альянс с Февронией, дочкой зажиточного крестьянина Вильянова. Кроме того, параллельно с письмами к невесте он пишет любовное послание, «прощание сердца», Елизавете Воронцовой, мысленно лаская ее милый образ -
Слово произнесено: его ждет неволя, свадьба для него – заточение, тюрьма, острог, кандалы… Это возврат к молодому Пушкину, который иронизировал над желанием Ленского жениться на Ольге Лариной.
Юношеский задор помогает ему спастись от болдинской скуки. Он может быть на равных правах озорником и в жизни, и в литературе. Ему, гению, все можно. Написанная в Болдине «Сказка о попе и о работнике его Балде» – чистейшее, блистательное богохульное озорство, сочиненное между серьезной работой над другими великими страницами. И – одна за другой пишутся «Повести Белкина» – немногие из прозаических произведений Пушкина, которые доведены до конца.
Пять рассказов, составляющих небольшой сборник прозы, написаны менее чем за полтора месяца, причем Пушкин отвлекался на другие сочинения. Несмотря на благополучные окончания повестей, смерть с косой стоит рядом со столом рассказчика. Пушкин начал с «Гробовщика», здесь же, в рукописи, нарисовав сцену чаепития сапожника Шульца с гробовщиком Адрияном Прохоровым. Сюжетная линия бок о бок со смертью вьется в «Станционном смотрителе» – блудная дочь (инверсия блудного сына); такой же минорной представляется «Русалка», – снова смерть, самоубийство.
Он пишет короткие пьесы, названные пушкинистами маленькими трагедиями. Задуманы они были еще в Михайловском, когда родился несостоявшийся замысел исторической трилогии и первая пьеса «Борис Годунов», которой он гордился, но которая оказалась несценичной. Теперь – продолжение экспериментов в драматургии, попытки равняться на Мольера и Шекспира. Не потому ли он обратился к драматическим миниатюрам, построенным на не раз использованных европейскими авторами сюжетах?
В деревне, где буквально вокруг писателя и с его участием разыгрывалась жизненная русская драма, временами переходящая в трагедию, среди маленьких его трагедий нет русских тем, будто автор живет в центре Европы. В «Каменном госте» Пушкин описывает небо Мадрида и небо Парижа, хотя в жизни ему не дали увидеть ни того неба, ни другого. Лаура говорит:
Париж вовсе не далеко на севере от Мадрида, да и климат в Париже не хуже (Лаура это должна знать лучше Пушкина). И вообще, эти рассуждения не имеют никакого отношения к действию пьесы, но в Болдине автору почему-то хорошо мечтается о Париже.
Пушкин путешествует по европейским литературам в поисках неестественных смертей. В Вене заставляет Сальери, вопреки историческому факту, отравить Моцарта, который на самом деле умер своей смертью. Поэт перемещается в Мадрид, чтобы разыграть маленькую пьеску о многократно обыгранном западными авторами Дон-Жуане, которого убивает каменный командор. Пушкин двигается в Англию на «Пир во время чумы», являющий собой вольный перевод куска пьесы «Чумной город» Джона Уилсона (Пушкин писал, как тогда было принято, «Вильсона»). В «Скупом рыцаре» автор сам сделал подзаголовок: «Сцены из Ченстоновой трагикомедии «Тhe Covetous Knight» – но вроде бы англичанин Уильям Шенстон не писал подобной вещи.
Во всех четырех маленьких трагедиях, написанных в Болдине, мотив один: муки унижения, гибель живой души, отчаяние, за которым следует смерть физическая. Яд запретов – медленный яд, отравляющий душу человека, которого держат на цепи, яд, сводящий в могилу. В «Пире во время чумы» мысль о смерти – основа происходящего. Вальсингам не в состоянии жить в той действительности, которая его окружает. Воспоминания гнетут его, он разрывает связи с людьми, отметает привязанности; он агрессивен даже по отношению к самому себе.
Не об этом ли состоянии Пушкин говорил Нащокину: желании броситься со скалы вниз? Выходит, есть упоение и в «дуновении чумы», которое Пушкин испытал на себе год назад в Арзруме. На фоне дуновения холеры в округе Болдина это звучит вполне ощутимо. Кстати (возвращаясь к географии): Вальсингам
