где для них всегда находилась работа. Чаще всех там бывал Илья, который был готов вместе с хозяином часами сидеть под брюхом очередного приобретения и до сипа в горле спорить по поводу бабок, жабок и зубов. Последний же месяц он и вовсе оказывался у Атамановских почти каждый день, поскольку те, всю зиму копившие деньги, вот-вот должны были купить у своей варшавской родни какого-то необыкновенного племенного жеребца по имени Шамиль.

– Ой, ваша милость, Шамиля, что ли, привезли? – Илья тут же забыл о домашних неурядицах и жадно заглянул в глаза Атамановского. – Ух, как же я пропустил-то… Вот, ей-богу, на один день вас оставить нельзя! Могли бы, между прочим, и спосылать за мной! Обещали ведь, грех вам!

– Илья, ну как тебе не стыдно? – рассмеялся Атамановский. – Ты же видишь, мы с Петькой сами идем за тобой, безо всякого посыла! По городу уже носятся слухи, что цыгане уезжают, это правда?

– Истинная… Только я-то остаюсь пока… баба все не опростается никак. – Илья снова потемнел, и Атамановский ободряюще хлопнул его по спине:

– Не переживай. По семейному опыту знаю, что в интересном положении дамы годами не ходят. Скоро пустишься опять в свое кочевье. Только вот по поводу Шамиля…

Вскоре они втроем шагали вниз по улице, братья наперебой рассказывали, Илья слушал. По словам Атамановских, Шамиль прибыл поездом из Варшавы два дня назад, по дороге основательно размолотил копытами вагон, сначала долго не хотел идти по сходням на перрон, потом с диким ржанием помчался, расшвыряв сопровождающих, по платформе, поднял страшную панику, и его поймали уже на городской площади объединенными силами вокзальных служителей, дворников и людей Николая Дмитриевича.

– Норовистый, значит… – задумчиво поскреб затылок Илья.

– Хуже сатаны! Всю ночь буянил в конюшне! Да это бы еще полбеды… Горе-то в том, что он к себе третий день никого не подпускает! Филька собирался засыпать овса в ясли, так еле успел выскочить! Шамиль ему чуть не откусил полколенки, а лягнуть все-таки умудрился, слава богу, скользом… Мужики напрочь отказываются к нему входить! Так и стоит голодный третьи сутки, изгрыз всю солому! Вчера я попробовал сам, так… – Атамановский не договорил, сердито махнув рукой, но Илья понял, что хозяину повезло не больше, чем его людям.

– Ну а я-то вам что поделаю? – лениво спросил Илья, поглядывая в сторону. – Коли и вы сами не сумели, так продавайте. А по-хорошему – на что вам его объезжать? Пускайте в табун, он вам кобылиц все лето крыть будет, племя красивое пойдет. Только силы тратить на неука такого… Я ведь тоже не Господь Бог, покалечит меня ваш Шамиль, кто семью кормить будет?

– Не кокетничай, Илья, – сердито сказал Атамановский. – Все знают, ты такое делаешь с лошадьми, что другим не под силу. И потом…

– Илья, ну ты же конокрад! – вдруг восхищенно выпалил младший брат Атамановского, до сих пор не вмешивающийся в разговор. Илья усмехнулся, а старший Атамановский укоризненно протянул:

– Пе-етька… Договоришься, что Илья с нами здороваться перестанет!

– Да оставьте, ваша милость… – проворчал страшно довольный про себя Илья. – Прав Петр Дмитрич. Жаль, что был конокрад, да вышел весь.

– Да ведь тебя совсем дикие кони к себе подпускают! Если и у тебя… Ну, вот что, Илья, – вдруг решительно перебил сам себя Атамановский. – Если ты обуздаешь мне Шамиля, – плачу десять рублей.

– Двадцать пять, ваша милость.

– Ну, знаешь… – поперхнулся Николай Дмитрич. – Аппетит у тебя, однако, цыган…

– У меня, кроме аппетита, семья есть.

– И бог с тобой, двадцать пять! По рукам?

– Ну, по рукам… Ведите – гляну, что там у вас за сатана завелась.

«Сатана» переминался с ноги на ногу в загоне. Это был рослый, сильный, великолепного крепкого сложения жеребец довольно редкой для орловской породы золотисто-рыжей масти. Когда Илья в сопровождении братьев Атамановских подошел к забору, отгораживающему загон, несколько мужиков, стоящих у калитки, поклонились и отошли в сторону.

– Да-а… – глубоко вздохнув, протянул Илья. И несколько минут стоял неподвижно, сцепив руки на пояснице и глядя сощуренными глазами на великолепного золотого жеребца. Тот косился неприязненно, помахивал ушами, но ни одного лишнего движения не делал. Казалось, человек и конь осторожно присматриваются друг к другу, пытаясь вычислить возможные взаимные неприятности.

– Ну что, Илья? – не выдержал наконец младший Атамановский.

– Да ничего, – не отрывая глаз от Шамиля, отрывисто бросил тот. – Знаете что, Николай Дмитрич? Не надо мне денег. Вы его не мучьте, пускайте на племя – и все. Зарема с ума сойдет от счастья, ежели вы ей такого прынца в стойло запустите.

– Ты боишься, Илья?

– Не боюсь. Животину жалко. Они иногда, ежели их обломать, от одной гордости подохнуть могут всем назло. У вас так ни выезда, ни племени не будет, и деньги потеряете.

– А ежели не обламывать, Илья? – осторожно спросил Николай Дмитриевич. – Ну, есть же у тебя слово петушиное…

– Ай… – недовольно отмахнулся Илья. – Дураки наши врут, а вы слушаете.

Он сделал несколько шагов к загону (Шамиль коротко, тревожно всхрапнул, но не тронулся с места), замер и еще минуту стоял, глядя то себе под ноги, то на простирающуюся за загоном, нежно зеленеющую степь. Затем коротко вздохнул и, раздвинув плечом мужиков, решительно шагнул за загородку.

– Илья, подожди! Что ты, чертов сын! – испуганно бросился за ним Атамановский. – Оберни хоть колени, он тебя сожрет! Да нагайку возьми!

– Осади назад, ваша милость! – не оборачиваясь, рыкнул Илья, и Николай Дмитриевич невольно отшатнулся. – Бог не выдаст, жеребец не съест! Без нагайки как-нибудь…

– Шамиль его убьет, – убежденно сказал Петька. – Nicolas, отзови Илью назад, это же ужас что такое будет!

Старший Атамановский молча отмахнулся. Мужики, стоящие кучкой, настороженно загудели. Шамиль стоял у загородки как вкопанный, похожий на отлитую из золота статую, но темно-фиолетовый, влажный глаз внимательно смотрел на идущего к нему Илью. Тот приближался неспешным спокойным шагом – и не остановился даже тогда, когда Шамиль, зло заржав, отбежал в сторону.

– Илья, ступай назад! – дружно заорали оба Атамановские. – Возвращайся!

Ни конь, ни цыган даже ухом не повели. Илья подошел к Шамилю вплотную и протянул руку. Тот шарахнулся, ударив копытами по воздуху. Илья остановился. Подождал, пока Шамиль перестанет всхрапывать и прижимать к голове уши, и снова пошел вперед. На этот раз жеребец брыкаться не стал – лишь сердито прянул в сторону, пренебрежительно мотнув красивой головой.

– Ну, не балуй, золотенький, – ласково сказал Илья. – Самый ты мой красивый, самый ясный мой… Вот какой у нас жеребчик завелся! Что характер есть – это хорошо, очень даже… Без характера ни коня хорошего, ни человека путевого не бывает. Иди ко мне. Ну… Ну… Иди, ма-а-аленький… А смотри, что у меня есть!

Шамиль недоверчиво посмотрел. И с видом невероятной брезгливости, чуть ли не морщась по- человечески, снял губами с ладони Ильи затасканный, полуобсосанный, весь в табачной крошке кусок сахара. Зрители за загородкой разрядились единым восторженным вздохом. И ни они, ни сам Шамиль не поймали тот миг, когда Илья, словно подхваченный резким ветром, взвился на спину жеребца. Короткая тишина – и бешеный, пронзительный чертенячий визг оскорбленного Шамиля, который вскинулся на дыбы, задрал передние копыта, тут же припал на них, брыкнул задними, пошел вкось, присаживаясь и намереваясь опрокинуться на спину, чтобы раздавить непрошеного седока. Илья тут же свесился набок, собираясь переместиться под брюхо, но Шамиль передумал падать, снова поднялся на дыбы, заржал, ударил копытами в землю и сорвался с места.

– Понес… Понес! – взволнованно закричал Атамановский, прыгая в толпе взбудораженных мужиков и размахивая фуражкой, как мальчишка. – Илья держится!

– Но в поле Шамиль его непременно сбросит! – Петька проворной белкой взбирался на липу у калитки. Усевшись в развилке, он вытянул шею и закричал: – Боже мой! Кажется, еще сидит!

– Вот дьявол… – нервно рассмеялся Николай. – Одно слово – цыган!

Мужики облепили загородку, как вороны, оживленно переговариваясь и размахивая руками в степь, но