зашипев, отпрянула было в сторону, но муж поймал ее за распущенные волосы – и ударил. Наотмашь, по лицу, сразу же разбив губу. Потом еще раз. И еще.

От последней оплеухи Данка упала на пол. Медленно поднялась, не глядя на Кузьму, вытерла попавшую на подбородок и щеку кровь, устало, без злости усмехнулась:

– Ну, все иль нет? Отвел душу-то?

Кузьма молчал, опустив голову. Данка отчетливо слышала его тяжелое дыхание и понимала: в любую минуту он может ударить ее снова. От боли звенело в ушах, но ни страха, ни обиды она не чувствовала. Только бесконечную усталость и отвращение. И еще было безумно жаль пропавшего платья. В последний раз облизав губу, Данка нагнулась за ним, подняла, рассмотрела лиф. На самом видном месте… Нет, не починить. Только на помойку теперь…

– Данка… – послышался хриплый голос мужа. Она повернула голову. Кузьма стоял, держась рукой за стену, словно пьяный, исподлобья смотрел на нее. Данка усмехнулась. С нескрываемой досадой спросила:

– Ну, чего тебе еще? Или бей дальше, или поди вон. Я еле на ногах держусь. Такое платье испоганил, сволочь…

Тут же последовал новый удар, от которого Данка отлетела в угол комнаты. Она охнула, сильно ударившись затылком о подоконник, схватилась за голову, медленно встала на колени, затем – на ноги. Перевела дыхание и пошла к мужу.

– Ну? Еще? Не успокоился? Давай, бей, бог в помощь, яхонтовый!

Кузьма зарычал так, что зазвенело стекло в окне. Данка невольно зажмурилась, ноги подкосились в коленях, она упала на пол, не дождавшись оплеухи… но ничего не произошло. Вместо очередного удара раздался вдруг хлопок двери, быстрые шаги и приглушенная, злая ругань Митро:

– Да рехнулся ты, что ли, поганец?! За каким нечистым?! Зачем по лицу бьешь, ей выходить петь завтра! А ну пошел вон отсюда, сопляк! Пошел, говорю тебе! Не посмотрю, что женатый, прямо здесь штаны спущу!.. Варька, поди к ней, взглянь – жива?

– Я живая… – хрипло сказала Данка, приподнимаясь. – Спасибо, Дмитрий Трофимыч.

Митро даже не взглянул на нее и, с силой толкнув впереди себя Кузьму, быстро вышел. Тут же вбежала Варька, ахнув, кинулась на колени рядом с Данкой.

– Господи… Да что ж это… Вот так и знала, что добром не кончится! Покажи-ка губу… И из носа тоже кровь идет?! Ну что за…

– Уйди! – поморщившись, сказала Данка. – Чепуха это все. Сейчас пройдет.

Варька замолчала. Не поднимаясь с пола, смотрела, как Данка идет в сени, возвращается оттуда с толстым куском льда, отколотого от застрехи, заворачивает лед в тряпку, прикладывает к углу рта. Платье лежало на полу, как куча тряпья. Данка села возле него. Взяла рукав, медленно поднесла к лицу, уткнулась в него и беззвучно заплакала.

– Ну, мне-то ты можешь сказать? – глядя через ее голову в темное окно, спросила Варька. – Кто он, тот барин?

– Да не знаю я… – всхлипнув, сказала Данка. – Клянусь тебе – не знаю! Второй раз его в этот вечер видела…

– А первый где был?

Данка не ответила. Варька не переспросила. Молча помогла Данке раздеться, лечь в постель, прикрыла ее одеялом, убрала платье и, перед тем как выйти из горницы, сказала:

– Не серчай на Кузьму. Завтра он у тебя в ногах валяться будет.

– Да ну его к черту… – отозвалась из-под одеяла Данка. Повернулась на другой бок и затихла. Варька подождала еще немного, но с кровати больше не доносилось ни звука, и она вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.

– …Ну, и что это такое, я тебя спрашиваю? – мрачно спросил Митро у Кузьмы, когда они оба оказались за воротами, на пустой Живодерке. – Дальше-то ты как собираешься, чаворо?

Не дождавшись ответа, Митро задрал голову, посмотрел на черное, кое-где холодно мерцающее звездами небо, передернул плечами; сдвинув на лоб шапку, поскреб в затылке. Не отводя взгляда от висящей над Большим домом ущербной луны, негромко сказал:

– Видишь сам, какая она у тебя. Сыромятников, поляк этот – это все семечки. Скоро князья-графья понаедут, деньги будут, как икру, метать, золотом сыпать. Что тогда делать будешь? Каждый вечер после ресторана ей бубну выбивать? И бабе несчастье, и хору убытки, и тебе, дураку, тоже нехорошо… С такой цыганкой жить – каждый день себя в узде держать, до старости, до смерти. А ты… Рано, дорогой мой, начал.

Кузьма не отвечал – казалось, и не слышал ничего. В руке у него был огромный ком снега, от которого он жадно откусывал кусок за куском и глотал, не дожидаясь, пока они растают во рту. Митро, заметив это, выругался непотребным словом, что делал очень редко, и ударил по снежному комку так, что тот рассыпался.

– Ума лишился последнего?! Голос выстудишь, сипеть будешь завтра, как чайник!.. – Митро умолк на полуслове, заметив, что Кузьма дрожит с головы до ног. Помедлив, он обнял парня за плечи, притянул к себе. Задумчиво, глядя в сторону, спросил:

– Господи, ну как тебя только угораздило, мальчик, а? Мы ведь до сих пор толком не знаем, кто она, Данка эта… Женился на коте в мешке, и даже в башку не забрело подумать немного!

– Что толку думать, Трофимыч? – хрипло, не поднимая головы, отозвался Кузьма. – Ты вот мне завтра скажи, что она вместо мужа с полком солдат жила, – я все равно никуда от нее не денусь… Не могу я, понимаешь? Не знаю почему… Сам все думаю, уже башка скоро сломается, но… не могу.

Митро долго молча смотрел на Кузьму. Потом, слегка хлопнув по спине, отстранил его и сказал:

– Пойдем-ка со мной.

– Куда? – немного испуганно спросил Кузьма.

– Увидишь. Да не бойся ты: не пороть же мне тебя, в самом деле… – И Митро, не оглядываясь, зашагал по пустой, посеребренной лунным светом улице вниз. Кузьма помедлил немного, зачем-то оглянулся на дом, но тот стоял темный, без единого огня. А Митро уже был далеко впереди. Кузьма тихо, тоскливо выругался и пошел по оставленной им цепочке следов.

В заведении мадам Данаи горел свечами весь нижний этаж. Митро поднялся на крыльцо, бухнул кулаком в дверь, та широко распахнулась, и в освещенном проеме замелькали напудренные, улыбающиеся лица девиц.

– Здравствуйте, Дмитрий Трофимыч, давно не были, заходите! Вот мадам рада будет! А, и Кузьма Егорыч… Ну – с возвращением вас!