Она нахмурилась, надув губы, и от этого стала еще привлекательней.

— Нас, очевидно, провели не в тот кабинет, — сказал Каупервуд.

— Они не ждут нас, а? — спросил шейх, обращаясь к Мэриголд, но тут дверь в соседнюю буфетную вдруг распахнулась и в кабинет ворвался клоун с чрезвычайно озабоченным лицом.

Это был настоящий Панталоне, длинный, нелепый, в традиционном одеянии, расшитом звездами и луной, с пышными рюшами вокруг шеи и запястий; на голове у него красовался остроконечный колпак, из- под которого во все стороны торчали всклокоченные волосы, на руках были огромные белые перчатки, на ногах — несуразные башмаки с острыми носами; уши его были вымазаны желтой краской, глаза подведены зеленым, щеки — багрово-красные. Оглядевшись по сторонам с видом безумца, ввергнутого в пучину отчаяния, он воскликнул:

— Ах ты, боже мой! Что за чертовщина! Ах, леди и джентльмены! Это же… право, это… Не нахожу слов!.. Ни скатерти! Ни серебра! Ни стульев! Пардон! Пардон! Что же теперь делать? Пардон, медам, месье, здесь какое-то недоразумение. Сейчас что-нибудь придумаем… Эй!

Он хлопнул в ладоши и впился глазами в дверь, словно ожидая, что полчища слуг тотчас откликнутся на его зов, но напрасно — никто не показывался. Он снова хлопнул в ладоши, склонил голову набок, прислушался. Но из-за двери не доносилось ни звука, — тогда клоун повернулся к гостям, которые, наконец, поняли все и отступили к стенам, чтобы дать ему место.

Приложив палец к губам, клоун подошел на цыпочках к двери. По-прежнему — ни звука. Он быстро нагнулся, припал к замочной скважине — сначала одним глазом, потом другим, обернулся к гостям, скорчил невероятнейшую гримасу, снова приложил палец к губам и опять приник к замочной скважине. Наконец, отпрянув от двери, он шлепнулся на живот, но мигом вскочил и попятился, уступая дорогу чинной и деловитой процессии официантов, которые появились из распахнувшихся дверей, неся скатерти, блюда, подносы с серебром и бокалами; они быстро принялись накрывать на стол, не обращая внимания на прыгающего вокруг и без умолку болтающего клоуна.

— Так, так! — восклицал он. — Явились наконец? Свиньи вы этакие! Бездельники! Расставляй тарелки! Расставляй же тарелки, говорят тебе! — Эти слова относились к официанту, который и так уже быстро и ловко расставлял их.

— Раскладывай серебро, слышишь! — кричал он другому официанту, раскладывавшему серебро. — Да смотри, чтоб не громыхать у меня! Вот свинья!

Тут он схватил нож и с важным видом положил его на то же самое место.

— Нет, нет, не так! — закричал он, обращаясь к официанту, расставлявшему бокалы. — Тупица! И когда только ты научишься делать как надо? Гляди!

И, подняв бокалы, он поставил их точно так, как они стояли. Потом отступил немного, окинул стол критическим взглядом, опустился на колени, посмотрел, прищурясь — и передвинул маленькую ликерную рюмочку на какую-нибудь сотую дюйма.

Эта пантомима необычайно развеселила всех присутствующих (всех, кроме Ибрагима, который, вытаращив глаза, в изумлении взирал на происходящее), одни улыбались, другие смеялись от души; когда же клоун принялся подражать метрдотелю и ходить за ним следом, чуть не наступая ему на пятки, а тот делал вид, что ничего не замечает, — все так и покатились со смеху. Наконец метрдотель направился к выходу, — клоун за ним.

— Вот так-так! — крикнул он на ходу. — Заговор! Ай-яй-яй!

— Неплохо разыграно! — заметил Каупервуд, обращаясь к мадам Резштадт.

— Ведь это Грелизан из «Трокадеро», самый остроумный клоун во всей Европе, — проронила она.

— Неужели! — воскликнула Мэриголд, чье мнение об искусстве комедианта сразу повысилось, стоило ей узнать, что он знаменит.

Эйлин, сначала опасавшаяся за успех своей затеи, теперь так и сияла от удовольствия — она была в восторге от того, что все сошло удачно. Каупервуд соблаговолил похвалить ее изобретательность, а заодно и Толлифера, и теперь все, что бы Грелизан ни вытворял, казалось ей забавным, хотя компания и замерла в испуге, когда клоун, войдя с большой серебряной миской, наполненной чем-то ярко-красным, похожим на суп с томатом, вдруг споткнулся и упал. В воздух взвился, осыпая гостей, рой блестящих оранжевых конфетти, искусно подброшенных рукою клоуна, — раздались возгласы удивления, визг и смех.

Клоун снова бросился в буфетную и вскоре вынырнул оттуда, неся в сахарных щипчиках крошечный гренок; весь обед он то исчезал, то появлялся, с озабоченным видом следуя за официантами и передразнивая каждое их движение.

На третье было подано нечто, похожее на суфле в раковинах. Под верхней створкой раковины каждый обнаружил крохотный воздушный шарик с сюрпризом внутри; проколов его вилкой, Каупервуд нашел ключи Лондона; Эйлин — кланяющегося и улыбающегося мосье Ришара с ножницами в руках; мадам Резштадт — маленький земной шар, где пунктиром была нанесена линия, отмечавшая все города, которые она посетила; Ибрагим — шейха верхом на крошечном коне; Толлифер — колесо миниатюрной рулетки с указателем на нуле; Мэриголд — горсть игрушечных человечков: воина, короля, денди, художника и музыканта. Все до упаду смеялись над этой выдумкой; после кофе Грелизан откланялся; все захлопали, а Каупервуд и мадам Резштадт даже кричали: «Браво! Браво!»

— Восхитительно! — воскликнула мадам Резштадт. — Я непременно напишу ему и поблагодарю.

Потом, в полночь, в театре «Гран-Гиньоль» они смотрели, как прославленный Лялут изображает по очереди всех знаменитостей дня. После этого Толлифер предложил отправиться к Сабиналю. А на рассвете они разошлись, единодушно решив, что изумительно провели эту ночь.

Из всего этого Каупервуд заключил, что в Толлифере он нашел человека даже более изобретательного, чем можно было надеяться. Он просто талант, этот Толлифер. Стоит только слегка намекнуть ему — ну и, конечно, снабдить его деньгами, и он окружит Эйлин таким занимательным обществом, что она не станет слишком уж горевать, если ей придется расстаться со своим невнимательным супругом. Но об этом нужно еще подумать. В самом деле, если Эйлин узнает о существовании Беренис, она, по всей вероятности, обратится к Толлиферу за советом. И тогда хлопот не оберешься. Ну и заварил же он кашу! К тому же у Эйлин свой собственный круг знакомых, она постоянно бывает на людях и почти всегда без мужа: постепенно пойдут разговоры о том, где же он проводит все это время, и в конце концов неминуемо выплывет имя Беренис. Пожалуй, лучше всего уговорить Эйлин вернуться с ним в Нью-Йорк, а Толлифера оставить в Европе. Это, разумеется, положит предел дальнейшему сближению Эйлин с Толлифером, а то их отношения уж слишком стали бросаться в глаза и могут послужить поводом для всяких сплетен.

Оказалось, что Эйлин ничего не имела против этой поездки. На то было много причин. Она опасалась, что если она откажется ехать, Каупервуд возьмет с собой другую женщину или заведет какую-нибудь интрижку в Нью-Йорке. К тому же — какое сильное впечатление произведет такая поездка на Толлифера и его друзей! Ведь имя Каупервуда никогда еще так не гремело, и какая завидная роль — быть его общепризнанной женой! Но больше всего ее интересовало, последует ли за нею Толлифер, — ведь эта поездка может продлиться с полгода, а то и больше.

Поэтому Эйлин не замедлила сообщить Толлиферу о своем предстоящем отъезде. Новость пробудила в нем самые противоречивые чувства: как же быть с Мэриголд, которая предлагала ему отправиться на яхте к мысу Нордкап? Часто встречаясь с нею в последнее время, он понял, что если и впредь оказывать ей внимание, она, пожалуй, решится на развод и выйдет за него замуж, а у нее есть собственные средства, и не маленькие. Правда, он не любил ее и все еще мечтал о романе с какой-нибудь молоденькой девушкой. И к тому же вставал вопрос о том, на что жить сейчас и в ближайшем будущем. Стоит источнику его нынешних поступлений иссякнуть — и конец беззаботному существованию. Он считал почему-то, хотя ни малейшего намека на это сделано не было, что Каупервуд предпочтет иметь его под рукой в Нью-Йорке. Но Толлифер понимал, что, поедет он или останется, его отношения с Эйлин дальше так продолжаться не могут: он должен что-то сказать ей о своих чувствах, иначе его поведение может показаться ей странным. Он не