Дядя Яша Максим Усачев В воздухе пахло революцией; а он лежал на журнальном столике, ничем не напоминая того дядю Яшу, которого неделю назад увезли в больницу. Пропала улыбка, всегда розовые щеки и уже затасканный серый костюм. Вместо всего этого привезли голого старика с плотно сжатыми черными губами на сером лице. – Нам точно того вернули? – спросил я у всех присутствующих.
– Вроде он, – задумчиво произнес папа. – Вы мне лучше скажите, что делать с ним будем?
И я, и моя сестра дипломатично промолчали, помня, что проявление инициативы в папином офицерском прошлом приравнивалось к нарушению субординации. Ответила ему мама. – Хоронить! – произнесла она строго.
Мама у меня женщина правильная и сентиментальная. Она дружила с его женой, тетей Стефой. Мы оставляли у них ключи. Я частенько сидел у них и читал книги, которые не мог достать где-то еще. Обменивались подарками. Были соседями и не ругались. А вот меня дядя Яша боялся. Не по-настоящему, а с юмором. – Ты вырастешь антисемитом! – говорил он всегда, когда находил меня у себя в гостиной.
Мне было уже четырнадцать лет, и мне было плевать на еврейский вопрос во всех его формах. Он же стоял в дверях и взглядом своим осуждал мои будущие преступления. – Почему? – каждый раз спрашивал я его, отрываясь от чтения.
– Ты похож на еврея, и будешь за это мстить, – в голосе его было столько грусти, что любой нищий позавидовал бы.
– Кому мстить, дядя Яша? – спрашивал я.
Он подходил ко мне, садился рядом и говорил: – Евреям.
– Почему тогда не маме с папой? – интересовался я.
– Ты слишком похож на еврея, значит, ты любишь своих родителей. Их ты пожалеешь.
– И что? Ну, буду я антисемитом. Вам-то что? – искренне недоумевал я.
– Мы соседи, и ты наведешь погромщиков. Ты-то точно знаешь, что мы евреи. Максим, я тебя не осуждаю, это жизнь, это эволюция духа, ты не сможешь противостоять природе.
– Дядя Яша, ну почему сразу антисемитом? Может, я стану расистом?
– Максим, я сам не люблю негров и кавказцев. Расизм – это другое. Совершенно другое чувство. Ты станешь антисемитом. И наведешь на нашу квартиру погромщиков.
– Ну, какие могут быть погромы!
– Максим, в стране бардак, а там где бардак, обязательно бывают погромы. Все эти «гласности», «перестройки», «Память» и Солженицын – всё к погромам, ты еще вспомнишь мои слова.
Я вздыхал и больше не спорил. Тем более что страна, чуть ли не во время нашего разговора, действительно развалилась. А в девяносто третьем, прямо перед моим шестнадцатым днем рождения, не дожидаясь страшного, он уехал. Как сам говорил, ради детей, тети Стефы и чистой совести погромщиков. Вернулся он в прошлом году. Зашел к нам. Один. Тетя Стефа умерла во время какого-то теракта – у неё не выдержало сердце. Дети как-то устроились, только младшая стала проституткой, хотя, может, это и к лучшему, говорил дядя Яша, все-таки не кибуце. Зачем вернулся, долго не отвечал. Только уже под самый конец сказал: – Максим, я теперь понимаю твой антисемитизм. Я теперь тоже антисемит.
И вот теперь нам надо его похоронить. Антисемит хоронит антисемита. Братство. Не знаю, о чем он думал, когда тихо умирал в Еврейской больнице, на Мясоедовской улице. Вряд ли вспоминал обо мне и всей нашей семейке сомнительных патриотов. Наверное, думал о детях. И правильно. Они у него хорошие. Очень хорошие дети. А как они рыдали в трубку и жаловались на жизнь, которая не позволяет им бросить все и примчаться на похороны. Даже обещали прислать позже четыреста долларов. Разговаривали мы с ними из квартиры дяди Яши, справедливо рассудив, что платить за международный звонок не совсем правильно в нынешней ситуации. Хозяин слушал разговор внимательно, даже ни разу не дернулся, и мне показалось, что с каждым громким всхлипыванием сыновей, он все больше гордился ими. Тень большого, горбатого носа все тянулась к лампочке. А дети по очереди плакали в трубку и спрашивали, как он там. Вопрос этот поставил меня в тупик. «Там» – это где? Единственное, что я смог из себя выдавить: счастлив, очень счастлив. «Хорошо!» – дети хором зарыдали и сказали, что мы очень добрые и хорошие люди, они на нас очень надеются и любят. – Как он воспитал детишек! – умилилась мама.
Как по мне, воспитателем он был хреновым. Говорить он мог, конечно, красиво, а вот с личным примером у него наблюдались некоторые проблемы. Помню, как раз тогда, когда интеллектуалы начали выходить из моды, а в нашем дворе спелые нимфетки вовсю спорили, у кого из парней бицепс больше и тверже, он воспитывал и меня. Приложил все свои силы. Ситуация в мире и в стране была сложная. Все казалось очень ломким. К чему только ни прикасались наши политики – рушилось. Даже в нашем южном городе царили декаданс и доллар, неплохо котировались объем двигателя не менее двух кубических и показушная наглость а-ля Мишка Япончик. Только старшее поколение все еще цеплялось за профессию, 
