здорово покуролесил, пока не угомонился. У людей непритязательных, таких, как Маша, дорожка совсем короткая.

Аля-улю… Призывный звонок трубки, выложенной на журнальный столик, прервал размышления Власова. Это была Маша. И она была готова шагнуть со своей тропы прямиком в долину смерти.

– Поднимайся, – коротко сказал Власов.

Не забыть забрать у нее баллончик и сотовый телефон, напомнил он себе, впившись взглядом в панели, высвечивавшие местонахождение лифтовых кабин. Одна ползла вниз на уровне одиннадцатого этажа, вторая опережала ее на несколько делений. В эту, левую, и погрузится Маша. И начнется последний этап ее путешествия.

– Где тут дежурная, папаша?

Еще до того как Власова покоробило такое фамильярное обращение, он вздрогнул от неожиданности. Мужчина, окликнувший его, возник из коридора слишком внезапно. По пояс голый, в грязных джинсах. На лице – пена для бритья, доходящая до самых глаз, как белоснежная борода деда-мороза. Из правой руки свисает странным образом свернутое полотенце. Подозрительный тип. Крайне неуместный в элегантном гостиничном холле. Шофер-дальнобойщик? Геолог? Ковбой, мать его так?

– Дежурную вызвал администратор, – сухо сказал Власов. – Она возвратится не скоро. Не раньше, чем через полчаса.

Отчасти это было правдой. Дежурная действительно никак не могла вернуться оттуда, куда отправил ее Власов, заманив в подсобку с помощью удостоверения. Ни через полчаса, ни через час, ни даже через столетия.

– О как! – опешил мужчина. – А кому я буду номер сдавать?

– Оставьте ключ в ячейке и уходите. – Власов смотрел не на него, а на светящееся табло лифта. Кабина уже поднималась вверх. Вот она минула третий этаж… четвертый…

– А белье куда девать? – не унимался бестолковый постоялец.

– Какое еще белье?

– Банное, само собой.

Мужчина шагнул вперед, выставив перед собой свое дурацкое полотенце.

– Послушайте, оставьте меня в покое!

Власов едва сдерживал желание выхватить из-под газеты пистолет и разрядить его в навязчивого постояльца. Одну пулю в крепкую безволосую грудь, а вторую – прямо в лоб между глаз, в которых все явственнее проступает издевка… Ясные такие глаза, неправдоподобно светлые… Да это же…

Не может быть, тоскливо подумал Власов, запустив руку под газету. Мне это просто мерещится. Громов мертв. Это просто очень похожий на него человек.

Указательный палец послушно нырнул в проем предохранительной скобы. Большой палец взвел курок. Но в этот момент взгляд Власова машинально проследил за взметнувшимся к потолку полотенцем. Полковник успел догадаться, почему оно показалось ему столь странным. Праща, вот что это напоминало. А искры, посыпавшиеся у него из глаз, никаких ассоциаций уже не вызвали. Потому что сразу после того, как увесистая бутылка шампанского врезалась Власову в висок, он на некоторое время потерял способность мыслить связно.

Его привело в чувство то самое шампанское, которое его же чуть не погубило. Оно лилось ему на голову из бутылки, а бутылку держала смертельно бледная Маша, а поодаль стоял проклятый Громов, успевший смахнуть с лица пену и завладеть оружием своего начальника.

И полковник хотел прикрикнуть на него властно, но обнаружил, что изо рта у него торчит тот самый баллончик с ядовитой смесью, который предназначался майору. Теперь он был запихнут Власову глубоко в глотку, буквально вбит туда вместе с зубами, и избавиться от него без помощи рук было нельзя.

Пришлось поднять сразу обе. Каждая в отдельности была слишком слабой, чтобы в одиночку справиться с непосильной задачей. Руки поднялись и бессильно упали, не успев достигнуть цели.

Громов нажал на спусковой крючок «бердыша» чуть раньше, лишив себя возможности узнать, что такого важного собирался сказать ему бывший начальник.

Сам выстрел прозвучал не громче, чем хлопок в ладоши. Да и баллончик взорвался без особой помпы. А последних ударов сердца полковника Власова вообще никто не услышал, потому что некому было заботливо прикладывать ухо к его груди.

Только далеко-далеко от обмякшего на казенном диванчике тела взвыл не своим голосом питбуль по кличке Гранд.

Не самая удачная панихида по покойнику, но зато никто не мог сказать, что скончавшегося от сердечного приступа эфэсбэшника не оплакала ни одна собака. Была такая.

Первое, что сделала Маша, войдя в квартиру Громова, это попросила позволения воспользоваться ванной. И лишь после этого, взбивая пальцами мокрые волосы, она поинтересовалась:

– Как насчет обещанной тысячи?

Маша стояла на пороге комнаты, наслаждаясь чистотой и свежестью своего тела под легким платьем. Громов сидел перед включенным телевизором, на экране которого немо кривлялся кто-то из молодых да ранних. На столе по правую руку от него стояла ополовиненная бутылка водки, по левую – пустой стакан, между ними разместилась пепельница, в которой одновременно тлели сразу два окурка.

– Деньги в прихожей, на тумбочке. – Он даже не повернул головы. Небритый, мрачный. И ужасно одинокий, хотя Маша пока находилась здесь, рядом.

– Тысяча? – спросила она, чтобы хоть что-то сказать.

– Как договаривались.

– Между прочим, Власов обещал мне четыре.

– Что ж ты продешевила?

Громов наполнил свой стакан и неспешно влил содержимое в рот. Впечатление создавалось такое, что он пьет обыкновенную воду.

Маша переступила с ноги на ногу.

– Вы меня за дурочку принимаете?

– Нет. С чего ты взяла?

Пожав плечами, Громов взял дистанционный пульт и переключил канал, но звук так и не счел нужным прибавить. На экране замельтешили забавные мультипликационные персонажи, которые колотили друг друга чем попало, не испытывая при этом ни боли, ни жалости.

– Власов для меня не доллары приберег, а пули. Лучше синица в руках, чем журавль в небе.

– Правильно рассуждаешь, – кивнул Громов. – Если тебя что-нибудь подведет в этой жизни, то только не рациональность.

В его тоне не было даже намека на сарказм, но Маша обиделась. Все-таки она спасла этому бесчувственному чурбану жизнь, а он ее даже не поблагодарил. Правда, он потом отквитался, но все же первый шаг сделала она, Маша. Могла бы ведь не довериться совершенно незнакомому человеку, а она честно рассказала, какая пакость против него затевается. Разве это не стоит хотя бы одного теплого взгляда в придачу к тысяче долларов?

Так и не сумев обратить на себя внимание Громова, уставившегося в немой телевизор, Маша фыркнула и отправилась в прихожую. Пересчитала купюры, сунула их в сумочку. Обулась. Постояла минуты две, прислушиваясь к тишине за своей спиной, и вернулась.

– Если хотите, я могу остаться.

– М-м? – Тут он впервые удостоил ее взгляда, но глаза его не выражали ни одной из тех эмоций, какие желалось увидеть Маше.

– Так хотите или нет? – Она поймала себя на желании топнуть ногой. Не просто раздраженно. Яростно.

– Разве это входит в оплаченные мной услуги? – холодно спросил Громов.

– А если и так?

– Ты попала не по адресу, Мария Мохина. – Он покачал головой, прежде чем отвернуться. – Платить женщине и покупать ее – две большие разницы.

Если бы Машу попросили объяснить, почему вдруг она запустила руку в сумку, достала оттуда честно