люди были не из плоти и крови, а из сухой соломы, как чучела на крестьянских полях.

Меропа сжала в руках меч.

— Вот кто истинная причина бедствий! — сказала она тихо и страшно.

Конан не услышал ее слов, а если бы и услышал, то что бы он мог возразить? Он действительно виноват. Виноват в том, что поддался на уговоры безумного царя, который решил разомкнуть Круг Времен, установленный небожителями. И вот — Круг разомкнут, но цена этого: город, в руинах, жители истребляющие друг друга, и вместо сытого счастья и всеобщей благодати — кровь и пепелище.

Меропа и Конан пробивались сквозь толпу друг к другу, пока их клинки со звоном не скрестились.

Варвару претило сражаться с женщинами, но выбора не было. Погибать от меча этой безумной демоницы северянин не собирался, поэтому единственное, что он мог для нее сделать — это даровать Меропе легкую смерть.

Легко отбив ее выпад, Конан нанес глубокий Удар в ее мясистую грудь, которую так беззаветно обожал кривой Арфаст. Сердце ее стукнуло в последний раз — и замерло.

Она, еще открывала рот, пытаясь выдавить последние слова, но это было равносильно попытке рыбы поговорить с рыбаком.

Повсюду были птицы и цветы.

На потолке, на ширмах, на стульях. На занавесях из красного шелка и синих покрывалах из бархата. И среди этих птиц и цветов, словно в чертогах шемитской богини любви Ашторет, наперсницы Матери-Иштар, на резной кушетке возлежала Стефания. Ее многочисленные косички свешивались вниз, а вплетенные в них серебряные шнуры, вились по полу, составляя витиеватые узоры.

Стефания замерла в чудесном предвкушении. Мнилось ей, что наступило мгновение, ради которого стоит приходить в этот мир и терпеть его несовершенство. Это — мгновение Абсолютной Красоты, за которой нет ничего: ни морали, ни логики, ни даже самого Хаоса. Красоты, ощутив которую можно плакать от счастья или хохотать от восторга, единственное, чего невозможно сделать — так это устоять перед ней.

Из окна, выходившего в сад, лился свет. Проникая сквозь узорчатые ставни, он становился призрачным, и все, что находилось в комнате выглядело слегка нереально, словно на полустертой мозаике лемурийских мастеров.

Перед красавицей Стефанией, весь дрожа, переминался юный раб, впервые доставленный перед властные очи хозяйки. Она приобрела его взамен прежнего, который потерял рассудок, почему-то вообразив, что он не вещь, а человек.

Жестокосердная хозяйка не пыталась его вразумить. К чему? Тем более, что она уже пресытилась его совершенным телом. Если он человек, то должен быть свободным — рассудила она и приказала сбросить дерзкого строптивца с вершины башни.

Вероятно, тот испытал мимолетные мгновения свободы, пока летел вниз. По крайней мере ей нравилось думать именно так.

Новый раб, почти мальчик, еще не изведал женской ласки. Но Стефания знала, что именно в таком возрасте в юных телах начинает бродить смутное желание, еще не осознанное, но уже полное силы.

Он стоял перед ней, полностью обнаженный. Юноша был великолепно сложен, Митра наделил его бархатистой нежной кожей, которую хотелось гладить кончиками пальцев и слизывать с него капельки пока еще душистого молодого пота.

Но раб и не подозревал — какие мысли бродят в красивой головке его новой хозяйки. Самому себе он казался неуклюжим и уродливым.

Стефания провела кончиком ногтя по его коже, покрытой мурашками: в комнате было прохладно.

— Ты прекрасен, как юное божество. Все части твоего тела гармоничны и их линии ласкают взор совершенством. Твои губы как ягоды дикого дерева элайо, что плодоносит раз в двенадцать зим. Руки твои, гибкие словно лианы. А волосы, подобны гриве неукрощенного жеребца. Я довольна раб! Я не зря потратила деньги.

Она поманила мальчика — тот робко приблизился и встал на колено перед ее ложем. Стефания кончиками пальцев взяла его за подбородок и подняла его голову.

— Я чувствую, нам предстоят многие дни блаженства. Конечно тебе еще недостает мужской силы и выносливости, но мой колдун сварит для тебя эликсир из мочевого пузыря заморийского древесного лиса, после которого ты влетишь в мое лоно зеленой пчелой, несущей мед любви.

Мальчик задрожал еще больше.

Стефания улыбнулась.

— Я голодна! Эй, рабы, несите фрукты и сладости! — воскликнула она, и тотчас занавеси всколыхнулись.

Десяток хорошо вышколенных слуг бросились исполнять прихоть своей хозяйки.

— Не бойся, раб, мое нежное божество, — сказала она томным голосом. — Тебе нечего бояться, воплощение сладости. Пока ты будешь послушен моей воле, твоя жизнь будет столь же приятна, как купание в теплом вине.

Похоже, мальчик не верил ее словам. Он продолжал смотреть испуганно, будто его хозяйка пообещала содрать с него кожу.

Стефания ласково коснулась его живота.

— Не бойся, — повторила она. — Я угощу тебя такими яствами, которых ты никогда не пробовал. Тебе понравится!

Мальчик вдруг поднял взгляд и посмотрел в сторону окна.

— Птица! — сказал он.

Стефания тоже посмотрела туда, но ничего не увидела.

Лишь, в промежутке между занавесями, которыми хлопал легкий ветерок с моря, мелькнул крылатый силуэт.

— Ты видел птицу? — ласково спросила Стефания.

Мальчик кивнул.

Красавица снисходительно улыбнулась.

— Что это была за птица? Разноцветный кимарин из береговых джунглей?

— Нет, — отрицательно замотал головой раб, — это была черная птица.

Занавеси вдруг всколыхнулись и ткань стала тлеть, словно ее пожирал невидимый огонь. Красный шелк покрывался темными пятнами, нити распадались на волокна и медленно кружа, слетали на пол. Слуги принесли яства на серебряных подносах. Но что это? С ужасом и отвращением Стефания увидела, что гнилые фрукты кишат червями, а сладости напоминают нечистоты.

— Вон! — взвизгнула Стефания и вскочила с ложа.

Она посмотрела мальчику в лицо, и застыла от страха.

Кожа его стала почти черной, словно у стигийской мумии, которую извлекли на свет спустя тысячу зим после погребения. Глаза отсутствовали, нос провалился, зубы раскрошились.

Стефания истошно завопила и оттолкнула тварь, которая еще мгновение назад была ее новой игрушкой. Монстр пошатнулся. Шея его надломилась. В ней появилась трещина, но крови не было. Жилы демонического создания были наполнены пеплом.

Стефания бросила взгляд на собственные руки. И тут ужас сковал ее тело и пригвоздил к ложу ледяным мечом Имира. Ее прекрасные пальцы, некогда умащиваемые лучшими вендийскими благовониями теперь напоминали высохшую лапку нетопыря, которую бродячие комедианты вешают па свои погремушки. Кожа сморщилась и пожелтела, ногти пошли чешуйками, вены набухли и покрылись узлами.

Стефания обернулась. Вместо обнаженных молодых рабов ее комната была наполнены острозубыми мерзкими тварями, покрытыми свалявшейся шерстью. Они тянули к своей бывшей хозяйке когтистые лапы и рычали.