жрец высокого сана, выбирал себе супругу среди посвященных культу рабынь, и в самом высоком зале башни праздновалось искупительное бракосочетание. Обряд этих древнейших вавилонских мистерий предусматривал умерщвление раба или рабыни после ритуального соития.

Впоследствии к представлению о плодородии, лежащему в основе этих мистических бракосочетаний, присоединилось представление о возрождении растительности и смене времен года. Подобно плодам земли, которые, казалось, умирали зимой и вновь возвращались к жизни с наступлением весны, божественная чета, символизировавшая могущество природы, тоже жертвовала собой, чтобы оплодотворить землю, возрождаясь тем самым к новой жизни. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в подобных культах практиковалось жертвенное убийство человеческих существ, почти всегда из числа храмовых рабов, и лишь позже установилось ритуальное жертвоприношение животных (посвященных богу быков, козлят, агнцев).

Мистерии Мардука праздновались еще в классическую эпоху с целью придать особенно торжественный характер новогодним празднествам, совпадавшим с началом весны. Они приходились на первые двенадцать дней месяца нисану, которому соответствует наш март и еврейский нисан, когда празднуется пасха.

Нам известен теперь весь обряд праздника пасхального типа, называвшегося акиту, начиная со второго и кончая пятым днем торжеств. Однако и остальные дни празднеств достаточно знакомы нам из различных источников. Мы с уверенностью можем считать кульминационным пунктом торжеств, на которые в Вавилон каждый год стекались несметные толпы обитателей Месопотамии всех социальных слоев и разнообразных религий, мистерию смерти и воскресения бога, так же как на страстной неделе христианской пасхи.

От главного храма Мардука двигалась процессия к святилищу на окраине города. После четырех дней молитв и очистительных жертвоприношений заклали барана и тушу его, обремененную всеми грехами народа и всяческим неблагочестием, бросали в реку, дабы поток унес тело и очистил город от зла. На шестой день начиналась наиболее важная фаза обряда, состоявшая прежде всего в церемонии унижения самодержца перед изваянием Бела-Мардука, затем в страстях и принесении в жертву «царя-раба». Социальные связи, которые начинают сказываться в религиях в период наивысшего развития рабовладельческого общества и позже возобладают в мистериях эллинистического и римского мира, в только что описанных обрядах еще затемнены пережитками земледельческого культа. В ритуальный момент смерти бога классовые отношения кажутся сломленными, рабы становятся на день господами. Им предоставлена полная свобода; что-то напоминающее карнавальное ликование овладевает городом, как в Риме в дни луперкалий, праздновавшихся в честь волка, древнего тотема Лация, ставшего позже богом — покровителем нового родового общества. Даже самого монарха — а его участие в празднике было культовой необходимостью — заменял на день раб, носивший скипетр и корону. Но и этим не исчерпывается сходство с чествованием страстей господних христианской религии. Как только праздник кончался, железный закон классового господства вступал в свои права: «царя-раба» насмерть забивали батогами и вешали на дереве.

Этот пасхальный праздник, который отмечали таким же образом почти во всех ассиро-вавилонских городах, подводит нас к культам спасения христианского типа.

Двадцать пять столетии прошли со времен расцвета греческой литературы, но божества из произведений Гомера, Гесиода, Эсхила и Геродота до сих пор входят в наше культурное наследство, и при этом в большей степени, нежели легендарные образы раннего христианского общества.

Ученику средней школы в Италии легко прощают, если он не знает историю Христа и его последователей, но вот если он путает перипетии ратных и любовных похождений Зевса и Плутона, бога морей Посейдона и Ареса, бога войны, — это уж ему не простят. Сложные семейные взаимоотношения греческих небожителей, их дружба и соперничество, по-видимому, гораздо больше интересуют наши правящие круги, чем житие и поучения персонажей Нового завета, впоследствии превращенных в божественные или богоподобные существа.

Можно было бы сделать ряд интересных наблюдений, свидетельствующих об отставании идеологии от историко-экономического развития общества.

Необыкновенная поэтичность эллинского искусства, красота статуй большинства античных мастеров еще не объясняют пережиточный характер идеологии. Литературные и художественные стороны идеологии всегда играли значительную роль в сохранении ее старых форм, особенно в Италии; они продолжают сказываться и в настоящее время. Но мы не можем ограничиваться одним этим фактом, который, впрочем, вполне удовлетворяет многих исследователей народных традиций.

Суть дела в том, что божества процветали на греческом Олимпе в период наивысшего развития рабовладельческого общества с его противоречиями между огромным большинством человеческих существ, лишенных какой бы то ни было свободы и личного достоинства, и незначительным меньшинством привилегированных и всесильных. Боги Гомера и Фидия были порождены религиозным творчеством господствующих классов античного мира, и в этом их качестве они были бессознательно усвоены господствующими классами феодальной эпохи и современного буржуазного общества.

Обратите внимание: речь здесь пойдет не только о том медленном процессе, который привел к переименованию на христианский лад древних языческих празднеств или к преобразованию в святых прежних греко-римских, кельтских, тевтонских, славянских, буддийских и даже армянских божеств[72]. Дело, собственно, не в этом.

В 1910 году один из исследователей проблем фольклора — Д. К. Лоусон опубликовал хорошо документированное и доказательное описание целой серии пережиточных явлений греческой мифологии в религиозной традиции современной Греции. Древняя Деметра, великая мать бога в народном культе, ныне почитается в качестве святой Деметры, причем за этим именем не скрывается никакого исторического лица. Харон, паромщик на реке Стикс в преисподней, превратился в Хароса, ангела смерти; солнечное божество Гелиос преобразовалось в святого Илью, легендарного библейского персонажа, хотя само его «восшествие на небо» является пережитком древнейшего «солнечного мифа»[73].

Впрочем, это явление, нередкое и в Италии, не нуждается в особых объяснениях. Низведение вредоносных богов до демонов и благостных божеств — до ангелов или святых происходило во всех религиях. Достаточно вспомнить, что ветхозаветный старый и унылый Ваал Зевув, бог мух у ханаан, стал в еврейской религии, а затем и в христианской главой дьяволов Вельзевулом.

Замечание, которое мы сделали выше, о том, что божества Древней Греции продолжают жить в нашей культуре, относится к другой стороне религиозной идеологии, которую обычно обходят исследователи.

В религиозной идеологии иллюзорно и искаженно отражаются сложные сплетения взаимоотношений между общественными классами в основные эпохи развития человечества. Но идеи, раз возникнув, начинают развиваться самостоятельно и могут воздействовать на саму структуру общества. Когда в эпоху перехода от рабовладельческой экономики к феодальной идеология господствующего класса была облечена в формы христианской религиозной мифологии, старый мир богов не был полностью разрушен, как это случилось с экономическим и политическим устройством общества. Греческие и римские божества продолжали жить в поэзии, преданиях, искусстве. Сначала, правда, они были в загоне, но в эпоху Возрождения вновь расцвели и стали частью интеллектуального мира представителей торговой и