я когда-то встретил, называла это состояние Единением. Кажется, многие об этом знают, только называют по-разному. Но когда я погружаюсь в ничто, то начинаю воспринимать саидин. Это как будто свечение за уголком моего глаза. Ничего больше, только этот свет и я. Чувства, мысли — все остается снаружи, за гранью пустоты. Раньше мне приходилось достигать этого постепенно, а теперь получается почти сразу. Вот что я делаю, чтобы коснуться Источника, и так или иначе, мне это удается. В большинстве случаев. — Ничто, — поежившись, промолвила Илэйн, — никаких чувств. Не очень-то это похоже на то, что делаем мы.

— Это уж точно, — подтвердила Эгвейн и настойчиво продолжила:

— Ранд, мы просто делаем это немного иначе, вот и все. Я воображаю себя цветком, к примеру, бутоном розы, воображаю до тех пор, пока и впрямь не почувствую себя бутоном. Бутон выполняет примерно ту же роль, что и твоя пустота. Бутон раскрывается свету саидар, и я позволяю ему наполнить себя. Это чудо — весь свет мира, сама жизнь переполняет меня, и я отдаюсь этому потоку, а отдаваясь, управляю им. Самое трудное — научиться управлять, подчиняясь. Правда, когда наконец научишься, это кажется естественным, как дыхание. Теперь мне и думать об этом не приходится. Сдается мне, что ключ ко всему здесь. Ты должен научиться подчиняться.

Ранд затряс головой.

— Но это вовсе не похоже на то, что делаю я, — запротестовал он. — Надо же сказать такое: позволить ему наполнить себя. Нет, я должен сам дотянуться до саидин. Сам, иначе я останусь в пустоте вечно и безо всякого толку. Если я коснулся саидин, он действительно меня наполняет, но подчиниться ему… — Ранд почесал в затылке. — Эгвейн, если бы я подчинился хотя бы на миг, саидин поглотил бы меня. Он как река расплавленного металла, океан пламени, свет всех светил, собранный в одну точку. Я должен сражаться с этим потоком, чтобы заставить его служить мне, должен бороться, чтобы он не пожрал меня. — Ранд вздохнул:

— Но я понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь о переполняющей тебя жизни. Я тоже чувствую это, несмотря на то, что порча выворачивает меня наизнанку. Все ощущения обостряются — ярче цвета, отчетливее запахи. Я бы сказал, что все вокруг кажется более реальным. Я не могу отдаться этому потоку, однажды я попробовал и чуть не погиб. Больше как-то не хочется… Смирись с неизбежностью, Эгвейн. На сей счет Башня права. Согласись, что таковы факты, а с ними не поспоришь.

Эгвейн покачала головой:

— Может, я и смирюсь, но только после того, как получу доказательства. — Однако в голосе девушки не чувствовалось уверенности, с которой она пришла сюда. То, что она услышала от Ранда, походило на некое искаженное отражение ее собственных ощущений. Некоторое сходство только подчеркивало различия. Но все же сходство было. А раз так, она не отступит. — Ты можешь ощущать отдельные потоки стихий? Воздух? Воду? Землю? Огонь?

— Иногда, — медленно проговорил Ранд, — но обычно нет. Я черпаю то, что мне нужно, чтобы добиться того, что хочу. Как бы нащупываю то, что ищу. Все это очень странно. Порой я хочу что-то сделать и делаю, а только потом начинаю понимать, как это у меня получилось. Как будто припоминаю что-то подзабытое. Но если я захочу повторить сделанное, то, как правило, уже помню, что для этого требуется.

— Но если так, — настаивала Эгвейн, — объясни, как ты зажег эти столы.

Она хотела спросить, как он заставил их танцевать — наверняка при помощи Воздуха и Воды, но решила начать с вопроса попроще. Зажигать и гасить свечи умели даже послушницы.

Ранд поморщился.

— Не знаю, — растерянно сказал он, — если мне нужно зажечь лампу или камин, я просто делаю это. Чтобы проделать такую штуку, мне нет нужды о чем-то задумываться.

Это уже о чем-то говорило. Из Пяти Стихий в эпоху Легенд более близкими мужчинам считались Огонь и Земля, а женщинам — Вода и Воздух. Дух равно подходил и для тех, и для других. Эгвейн не приходилось думать о том, как использовать Воду или Воздух. С тех пор как она проделала это в первый раз, все получалось само собой. Однако они не очень-то продвинулись.

И тут в разговор вступила Илэйн:

— Ну а как ты их потушил, помнишь? Кажется, перед тем, как это сделать, ты задумался? Задумался, и огонь погас.

— А вот это я помню — ничего подобного я прежде не проделывал. Я просто вобрал в себя огонь со столов и перенес его в камин — очагу-то все равно.

Илэйн охнула и схватилась за руку. Эгвейн посмотрела на нее с сочувствием: она помнила, что, когда Илэйн попробовала проделать нечто подобное всего лишь с лампой в своей спальне, рука ее покрылась ожогами и волдырями. Шириам тогда пригрозила, что не станет ее исцелять, пусть эти волдыри заживают сами по себе. Конечно, она не исполнила своей угрозы, а только пугала, чтобы Илэйн как следует усвоила то, о чем предупреждали всех послушниц: никогда не вбирайте в себя жар. Чтобы погасить пламя, можно использовать Воздух или Воду, но никогда — Огонь. Шириам рассказывала, что, вобрав в себя огонь, ни одна Айз Седай, как бы сильна она ни была, уже не сможет от него избавиться. Вспыхнет как факел и сгорит. Это все равно что броситься в костер. Эгвейн тяжело вздохнула.

— В чем дело? — спросил Ранд.

— Кажется, сейчас ты объяснил мне, в чем разница между нами. — Эгвейн снова вздохнула.

— Вот как. Значит ли это, что ты готова отступиться?

— Ну уж нет! — Эгвейн старалась говорить как можно мягче. Она не сердилась на Ранда, точнее, сама не знала, на кого ей сердиться. — Может быть, мои наставницы были правы, но я все же чувствую, что какой-то способ есть. Обязательно. Только я не могу найти его прямо сейчас.

— Ты старалась, — сказал Ранд, — и я благодарен тебе за это. Не твоя вина, что ничего не вышло.

— Должен же быть какой-то способ, — бормотала Эгвейн, а Илэйн вторила ей:

— Мы отыщем его. Непременно.

— Конечно, отыщете, — откликнулся Ранд с вымученной веселостью, — только не сегодня. — Он помолчал и добавил:

— Наверное, вам пора идти. — В голосе его слышались нотки и сожаления, и облегчения. — Мне еще нужно сегодня поговорить с Благородными Лордами о податях. Они почему-то считают, что даже в неурожайный год пахаря можно обдирать как липку. Ну а вам, думаю, пора возвращаться допрашивать Приспешниц Темного.

Ранд нахмурился, и, хотя больше он ничего не сказал, Эгвейн не сомневалась — будь его воля, он и близко бы не подпустил их к Черным Айя. Порой ее удивляло, почему он до сих пор не попытался спровадить их в Башню. Наверное, потому что понимал: если попробует, они с Найнив зададут ему жару.

— Это верно, — твердо сказала Эгвейн, — но пока время терпит. — Приспела пора выложить, какова вторая причина ее прихода, а это оказалось труднее, чем она ожидала. Печальные, тревожные глаза Ранда убеждали девушку в том, что ему будет больно, а ей так не хотелось причинять ему боль. Но придется — другого выхода нет. Эгвейн потуже затянула шарф и, собравшись с духом, выпалила:

— Ранд, я не могу выйти за тебя замуж.

— Я знаю, — промолвил он.

Эгвейн моргнула. Кажется, он воспринял это известие легче, чем она думала. Убеждая себя, что оно и к лучшему, она продолжила:

— Не хочу обижать тебя — поверь, это правда, — но я не могу стать твоей женой.

— Я понимаю, Эгвейн. Я же знаю, кто я такой. Ни одна женщина не захочет выйти за меня.

— Болван безмозглый, — вспылила Эгвейн, — это никак не связано с тем, что ты способен направлять Силу. Просто я не люблю тебя. То есть люблю, но не так, как жена должна любить мужа.

У Ранда отвисла челюсть.

— Ты… не любишь меня? — Это поразило его. И задело.

— Пожалуйста, попытайся понять, — ласково проговорила она, — люди меняются, Ранд, меняются и их чувства. Я люблю тебя как брата, может быть, даже сильнее, но не так, чтобы выйти за тебя замуж. Пойми же!

Юноша уныло хмыкнул: