в пугающей Алааддина тьме. Подобное случалось нередко и не проходило даром для Алааддина: он видел во сне своих кукол в коробках и целлофановых пакетах, ему снилось, что после закрытия лавки куклы открывают и закрывают глаза и у них растут волосы. Возможно, он хотел бы спросить меня, что это значит, но лишь умолк грустно и безнадежно, как обычно это делают наши соотечественники, вдруг почувствовав, что они слишком разговорились и чересчур заняли мир своими проблемами…

Уходя, Алааддин сказал, словно извиняясь, что теперь я очень много о нем знаю и могу написать что захочу…

Прощальное письмо из девятнадцати слов Рюйя написала зеленой шариковой ручкой, которую Галип всегда клал у телефона. Не обнаружив ручку на месте, Галип стал искать ее повсюду, но, не найдя, решил, что Рюйя написала письмо, уходя из дома, в последний момент, и, вероятно, бросила ее в сумочку: вдруг пригодится; толстая ручка, которой Рюйя пользовалась, когда раз в сто лет собиралась написать кому-нибудь письмо (Рюйя никогда не дописывала письмо до конца, а если дописывала, то не оказывалось конверта, а если запечатывала, то забывала отправить), лежала на обычном месте — в выдвижном ящике тумбочки в спальне. Галип потратил много времени, чтобы выяснить, из какой тетради вырван листок для письма. Он безуспешно искал всю ночь, перерыл весь дом; после того как прозвучал утренний азан, глаза Галипа снова остановились на старом шкафу: он наугад протянул руку и вынул тетрадь, как раз ту, из которой был вырван листок — выдран безжалостно и нервно — из середины. Находка не дала ему ничего нового.

Письмо, пожалуй, нельзя было назвать «прощальным». Рюйя, конечно, не написала в нем, что вернется, но, с другой стороны, не написала и что не вернется. Было такое впечатление, что она расставалась не с Галипом, а с домом. Галипу же она пятью словами предложила стать соучастником преступления: «Придумай что-нибудь для моих родителей!» Он сразу согласился. Она не обвиняла Галипа в своем уходе, а соучастие в преступлении радовало: как-никак это их объединяло. Взамен за соучастие Рюйя пообещала: «Пришлю тебе весточку». Но в течение ночи вестей не последовало.

Всю ночь он слушал стоны, урчание и вздохи водопровода и батарей. За окном с перерывами шел снег. Прошествовал продавец бозы (турецкий напиток из проса). Галип сидел и переглядывался с зеленой подписью Рюйи. Вещи и тени внутри дома совершенно преобразились; дом стал совсем другим. Галипу хотелось сказать: «Надо же, оказывается, лампа, уже три года висящая под потолком, похожа на паука!» Он хотел поспать в надежде увидеть интересный сон, но заснуть не удалось. Ноги повели его на кухню, он пошел туда, как лунатик, открыл холодильник, ничего не взял, вернулся в комнату и опустился в любимое кресло.

На протяжении трех лет их семейной жизни из этого кресла он наблюдал, как сидящая напротив Рюйя нетерпеливо и нервно покачивает ногой, теребит волосы, глубоко вздыхает и с шумом переворачивает страницы детективного романа. Сейчас, в ночь, когда она покинула его, у него перед глазами стояла картина из прошлого.

Пятница, вечер, прошло года полтора после того, как семья Рюйи перебралась на самый верхний этаж, — значит, они учились в третьем классе; стемнело, с площади Нишанташи доносились приглушенные зимой звуки машин и трамваев; в тот вечер они, объединив игры «Неслышный проход» и «Я не видел», открыли новую игру, которую назвали «Я исчез»: один прятался в любой из квартир дядей или бабушек, забивался в какой-нибудь угол и «исчезал», а другой должен был искать, пока не найдет. Эта, казалось бы, простая игра воспитывала терпение и будила фантазию, поскольку в темных комнатах нельзя было зажигать свет и искать полагалось, пока не найдешь. Когда очередь «исчезать» пришла Галипу, он спрятался на шкафу в Бабушкиной спальне (он приметил это убежище еще два дня назад и сейчас влез на ручку кресла, осторожно ступил на спинку, подтянувшись, залез наверх и притаился). Он лежал на шкафу в темноте, понимая, что Рюйя никогда не найдет его здесь. Он воображал себя на месте ищущей его Рюйи, чтобы лучше почувствовать, в какое отчаяние она приходит от его исчезновения: ей тоскливо одной, хочется плакать, и она умоляет его со слезами на глазах выйти из темной комнаты, где он спрятался. После ожидания, длившегося бесконечно долго, как детство, Галип спустился со шкафа, даже не думая о том, что нетерпение победило его, и, когда глаза привыкли к свету, сам пошел по дому искать Рюйю. Он обошел все этажи и со странным ощущением нереальности и поражения пришел к Дедушке с Бабушкой. «Ты весь в пыли, — сказала Бабушка, — где ты был? Тебя искали!» А Дедушка ответил на его вопрос: «Пришел Джеляль, и они с Рюйей пошли в лавку Алааддина». Галип сразу побежал к окну, холодному, темно-синему окну: шел снег, медленный, печальный, зовущий человека на улицу. Из витрины лавки Алааддина через игрушки, иллюстрированные журналы, мячики на резинках, разноцветные бутылки и танки просачивался бледный свет, похожий на цвет кожи Рюйи, он неясно отражался на белизне снега, покрывавшего мостовую.

Эта давняя картина стояла у него перед глазами на протяжении всей нескончаемой ночи: Галип вспомнил нетерпение, которое испытал тогда, двадцать четыре года назад, нетерпение, которое, казалось, вот-вот перельется через край, как сбежавшее молоко: где, когда и что упустил он в своей жизни?

По утрам Галип отправлялся на работу, а вечером возвращался в маршрутках и автобусах, натыкаясь на чьи-то ноги и локти в толчее безликой мрачной толпы. Днем он по нескольку раз звонил домой, придумывая поводы, от которых Рюйя кривила губы; вернувшись домой, по тому, какие и сколько сигарет было в пепельницах, как стояла мебель и лежали вещи, появилось ли что-то новое в доме или по выражению лица Рюйи мог почти безошибочно определить, чем она занималась в этот день. Если бы в момент наивысшего счастья (исключение) или в самый тяжелый момент беспокойства он, точно мужья в западных фильмах, спросил — как он собирался это сделать вчера вечером, — как она провела день, они оба смутились бы оттого, что он вторгается в опасную и туманную, запретную для него область. Галип после женитьбы открыл, что человек, который статистикой классифицируется как «домохозяйка» (Галип никогда не мог уподобить Рюйю этим женщинам, занятым только детьми, кухней и стиркой), живет своей тайной и даже загадочной жизнью.

Иногда, когда Рюйя принималась чересчур весело смеяться над какой-нибудь его не очень смешной шуткой или словами, он проводил рукой по гуще ее, беличьего цвета, волос, и в них пробуждалась супружеская нежность, особая близость; в такие моменты, когда весь внешний мир, казалось, исчезал, Галипу хотелось спросить, что она делала сегодня дома, чем занималась, помимо стирки, мытья посуды, чтения детективов и прогулки (доктор сказал, что детей у них не будет, и Рюйя не проявляла особого желания чтолибо предпринять, чтобы исправить это); но спрашивать он не решался: после подобного. вопроса могло возникнуть пугающее отчуждение, а ответ мог быть дан в выражениях весьма далеких от обычного языка их общения; поэтому он молчал, обнимал Рюйю, просто смотрел на нее. «Опять этот пустой взгляд!» — говорила Рюйя. И весело повторяла слова, которые в детстве говорила Галипу ее мать: «Ты бледен, как бумага!»

После утреннего азана Галип немного подремал, сидя в кресле в гостиной.

Очнувшись от дремы, он сел за стол и стал искать бумагу; то же, как он полагал, сделала и Рюйя девятнадцать-двадцать часов назад. Не найдя — как и Рюйя — бумаги, он стал на обратной стороне прощального письма составлять список людей и адресов, о которых думал всю ночь. Список все рос и рос, и конца ему не было, и это раздражало Галипа, потому что ему казалось, что он подражает героям детективных романов.

Когда окно окрасилось в нежно-голубой цвет, Галип выключил в доме все лампочки. Наскоро просмотрел выброшенные бумаги и выставил за дверь ящик с мусором — для привратника. Заварил чай, побрился, вставив в станок новое лезвие, надел чистое, но неглаженое белье и рубашку, привел в порядок дом после ночного разгрома. Одеваясь, взял газету «Миллиет», просунутую под дверь привратником, и за чаем стал читать статью Джеляля: это была старая история с «глазом», которую автор много лет назад пережил в отдаленном мрачном квартале. Галип уже читал эту статью, когда она была впервые опубликована, но снова ощутил ужас наблюдающего за тобой «глаза». В этот момент зазвонил телефон.

«Рюйя!» — подумал Галип, направляясь к телефону, и на ходу решил, в какой кинотеатр они пойдут сегодня вечером: «Конак». Он разочарованно отвечал на вопросы голоса в телефонной трубке: это была