Зейнаб[1311], Маймуна, Сафья, Джувайрия, Умм Салама Махзумит, Рейхана Еврейка и прекрасная Мария Коптская. Они продолжают молча стоять на коленях. Их желания известны ему без слов. Чем архангел не кукла? Катпутли, марионетка. Верные гнут нас по своему желанию. Мы — силы природы, и они — наши хозяева. Хозяйки тоже. Тяжесть в членах, жара, и в ушах гудит, словно пчёлы в летний полдень. Как просто ослабеть!

Он не ослабеет.

Он стоит посреди стоящих на коленях детей, ожидающих сутенёров.

И когда те приходят, он, наконец, достаёт — и прижимает к губам — свой беспокойный рожок: истребитель, Азраил.

Когда потоки огня вырываются из устья его золотой трубы и поглощают приближающихся мужчин, обернув их пламенным коконом, уничтожив их настолько тотально, что не остаётся даже шипящих на тротуаре ботинок, на Джабраила нисходит понимание.

Он продолжает идти, обгоняемый благодарностью шлюх, направляя стопы в сторону городка Спитлбрик, Азраил снова в его просторном кармане. Всё прояснилось.

Он — архангел Джабраил, ангел Провозглашения, с могуществом откровения в руках. Он способен раскрывать груди мужчинам и женщинам, извлекать сокрытые в их сердцах желания и делать их реальностью. Он — исполнитель желаний, утолитель страстей, воплотитель грёз. Он — джинн из лампы, и хозяин его — Птица Рок [1312].

Какие стремления, какие императивы витают в полуночном воздухе? Он обоняет их. — И поклоны, так оно было, да. — Да будет огонь. Это — город, который очистится в пламени, обретёт непорочность, лишь сгорев до основания.

Огонь, падающий огонь. Таков суд Бога во гневе его, — провозглашает Джабраил Фаришта в буйство ночи, — вот те люди, которым должно явить стремления своих сердец — и которые будут поглощены ими.

Дешёвое многоэтажное жильё окружает его. Ниггер ест дерьмо белого человека, неоригинально напоминают стены. У зданий есть имена: «Исандлвана», «Роркс- Дрифт» [1313]. Но ревизионистская предприимчивость делает свой ход, чтобы две из этих четырёх башен оказались переименованы и носили теперь имена «Мандела» и «Туссен л’Увертюр» [1314].

Башни поднимаются на сваях, и в бетонной бесформенности под и меж ними — вой бесконечного ветра и вихрящиеся обломки: битая кухонная утварь, спущенные велосипедные шины, сломанные дверные панели, кукольные ноги, овощные отбросы, извлечённые из пластиковых мусорных мешков голодными кошками и собаками, пакеты от фаст-фуда, катящиеся жестянки, разрушенные карьерные перспективы, оставленные надежды, потерянные иллюзии, излитая злость, накопленная горечь, исторгнутые страхи и ржавая ванна. Он стоит неподвижно, пока маленькие группки жильцов проносятся мимо в разные стороны. Некоторые (не все) носят оружие. Дубинки, бутылки, ножи. Во всех группах белая молодёжь соседствует с чёрной. Он поднимает свою трубу к губам и начинает играть.

Крохотные бутоны пламени расцветают на бетоне, подпитываемые отвергнутыми грудами имущества и мечтаний. Вот небольшая, гниющая кучка зависти: она горит в ночи зелёным. Огни всех цветов радуги, и не все они нуждаются в топливе. Он выдувает маленькие огненные цветы из своего рожка, и они танцуют на бетоне, не нуждаясь ни в горючем, ни в корнях. Вот — розовый! Там, что там было хорошего? Я знаю: серебряная роза. — А теперь бутоны распускаются, превращаясь в кустарник, они ползут, словно лианы, на стены башен, они тянутся к своим соседям, формируя живую изгородь многоцветного пламени. Это подобно созерцанию люминесцентного сада, его рост ускорен во много тысяч раз: сад бутонизирует, зацветает, становится густым, запутанным, становится непроходимым, — сад плотно переплетённых химер, соперничающих в своей собственной сверкающей манере с терновым лесом, возникшим вокруг дворца спящей красавицы совсем в другой сказке [1315], давным-давно.

Но здесь нет никакой красавицы, спящей поблизости. Есть Джабраил Фаришта, идущий в мире огня. На Хай-стрит он видит здания, построенные из пламени, со стенами огня, и пламя подобно собранным занавескам, висящим на окнах. — И есть мужчины и женщины, прогуливающиеся с полыхающей кожей, бегущие, скачущие вокруг него, одетые в пальто из огня. Улица превратилась в раскалённую докрасна, расплавленную реку цвета крови. — Всё, всё пылает, ибо он дудит в свой весёлый рожок, давая людям то, что те желают, волосы и зубы горожан дымятся и алеют, стекло пылает, и птицы летят над головою на сияющих крыльях.

Враг рядом. Враг — магнит, воронка водоворота, непреодолимый центр чёрной дыры, его гравитационная сила создаёт горизонт событий [1316], от которого ни Джабраил, ни свет не в силах убежать. Сюда, зовёт враг. Я здесь.

Не дворец, но всего лишь кафе. И в комнатах наверху, в заведении для ночлега и завтрака — вовсе не спящая принцесса, но разочарованная женщина, наглотавшись дыма, лежит без сознания здесь; и рядом с нею, на полу возле кровати и столь же бессознательный — её муж, вернувшийся из Мекки бывший школьный учитель, Суфьян. — Тогда как в другом месте пылающего Шаандаара безликие люди стоят в окнах, жалобно размахивая руками, чтобы позвать на помощь, неспособные (ни один рот) даже закричать.

Враг: он трубит на горизонте! [1317]

Вырисовывающийся на фоне горящего Шаандаар-кафе, взгляни, вон он, твой товарищ!

Азраил прыгает непрошеным в руку Фаришты.

Даже архангел может испытать откровение, и когда Джабраил ловит, на самый мимолётный из моментов, взгляд Саладина Чамчи, — тогда, в этот раздробленный и бесконечный миг, завесы спадают с его глаз, — он видит себя идущим с Чамчей через Спитлбрикские Поля, потерявшись в рапсодиях, раскрывающим множество интимных тайн своих любовных игр с Аллилуйей Конус, — всех тех тайн, что потом нашёптывались в телефонную трубку хозяином злых голосов, — под всеми из которых Джабраил теперь различает унифицирующий талант соперника, что мог становиться гортанным и высоким, что оскорблял и заискивал, что был настойчив и застенчив, что был прозаичен, — да! — так же, как и поэтичен. — И теперь, наконец, Джабраил Фаришта впервые осознаёт, что враг не просто принял черты Чамчи для маскировки; — это вовсе не случай паранормальной одержимости, порабощения тела захватчиком из Ада; иначе говоря, зло не есть нечто внешнее по отношению к Саладину, но выпрыгивающая с некоторыми промежутками его собственная истинная природа, растекающаяся по его самости подобно раку, стирающая всё хорошее, что было в нём, вымывающая его дух, — и делающая это со множеством хитроумных финтов и увёрток, создавая порой впечатление, что отступила; тогда как на самом деле, в периоды этого иллюзорного освобождения, под его покровом, если можно так выразиться, она продолжала распространяться злокачественной опухолью; — и теперь, без сомнения, она оплела его полностью; теперь в Саладине не осталось ничего, кроме этого, кроме тёмного пожара зла в его душе, охватившего его столь же тотально, как огонь другого пожара, многокрасочного и всепоглощающего, пожирает кричащий город. Воистину, это «самое ужасное, злобное, проклятое пламя, не имеющее ничего общего с прекрасным пламенем обычного огня» [1318].

Огонь — дугой через всё небо. Саладин Чамча, враг, он же мистер Вилкин, мой старина Чамч, исчез в дверном проёме Шаандаар-кафе. Вот она, утроба чёрной дыры; горизонт схлопывается вокруг неё, все иные возможности увядают, вселенная сжимается до этой одинокой и непреодолимой точки. Неся Большой взрыв на устье своей трубы, Джабраил окунается в проём двери.

Здание, занятое Спитлбрикским советом общественных отношений, было одноэтажным монстром из пурпурного кирпича с пуленепробиваемыми окнами, наподобие бункеров, построенных в шестидесятых, когда такое считалось в порядке вещей. В это строение было тяжело попасть; дверь была оснащена домофоном и вела через узкую аллею к одной из сторон здания, завершаясь второй — тоже надёжно