глубоко? — а затем приходит убеждённость и показывает им, что вера их ютилась на облаке, на страстности Хиндиных прокламаций и очень мало на чём ещё. Они прощаются с нею… и с нею, с надеждою. Погрузившись в отчаяние, люди Джахильи расходятся по домам, чтобы запереть двери.

Она кричит на них, умоляет, рвёт на себе волосы.

— Явитесь в Дом Чёрного Камня! Явитесь и принесите жертву Лат!

Но они ушли. И Хинд и Гранди одни на балконе, пока на Джахилью опускается великое безмолвие, приходит великая недвижность, и Хинд склоняется над стенами дворца и закрывает глаза.

Это конец. Гранди бормочет мягко:

— Мало у кого из нас так много причин бояться Махунда, как у тебя. Если ты уплетаешь внутренности любимого дядюшки какого-нибудь кука, сырым, без соли и без лука [1059], не удивляйся потом, если он тоже обойдётся с тобой как с мясом.

Потом он оставляет её и спускается к улицам (с которых исчезли даже собаки), отпирать городские ворота.

Джабраилу снится храм:

Пред открытыми вратами Джахильи стоит храм Уззы. И обратился Махунд к Халиду, что прежде был водоносом, а ныне нёс куда большее бремя: «Пойди же и очисти место сие» [1060]. Тогда Халид с отрядом мужей обрушился на храм, ибо Махунд не мог позволить себе войти в город, доколе такая мерзость стояла в его вратах.

Когда хранитель храма из племени Акулы увидел подходящего Халида во главе множества воинов, он взял меч и направился к идолу богини. Обратившись к ней с последней молитвой, он повесил свой меч ей на шею, молвив: «Ежели воистину ты богиня, о Узза, защити себя и слугу своего от прихода Махунда». Затем Халид вступил в храм, и, поскольку богиня не шевелилась, хранитель провозгласил: «Ныне узнал я наверняка, что Бог Махунда — истинный Бог, а этот камень — всего лишь камень».

Затем Халид сокрушил храм и идола и вернулся в шатёр Махунда. И спросил Пророк: «Что видел ты?» Халид развёл руками. «Ничего», — ответил он. «Тогда ты не сокрушил её, — вскричал Пророк. — Иди снова и закончи труды свои». Тогда Халид вернулся к руинам храма, и там огромная женщина, вся чёрная, если бы не длинный алый язык, бродила по ним, обнажённая с головы до пят; её чёрные волосы волнами стекали от головы к лодыжкам. Приблизившись к нему, она остановилась и молвила ужасным гласом серы и адского пламени: «Вы слышали про Лат, и Манат, и Уззу — Третью, Иную? Они — Возвышенные Птицы…» Но Халид прервал её, сказав: «Узза, это Дьявольские стихи, и ты — дочь Дьявола: тварь, заслуживающая не поклонения, но отвержения». Затем он достал свой меч и сразил её.

И он вернулся в шатёр Махунда и поведал о том, что видел. И сказал Пророк: «Ныне можем мы войти в Джахилью», — и они собрались, и вступили в город, и овладели им во Имя Высочайшего, Сокрушителя Человеков.

Сколько идолов в Доме Чёрного Камня? Не забывайте: триста шестьдесят. Бог солнца, орёл, радуга. Колосс Хубал. Триста шестьдесят ждут Махунда, зная, что их не пощадят. И — не пощадили; но давайте не будем тратить время. Статуи пали; камень разрушен; что должно быть сделано — сделано [1061].

После очищения Дома Махунд поставил шатёр на старой ярмарочной площади. Люди толпятся вокруг шатра, принимая победоносную веру. Покорность Джахильи: она тоже неизбежна, так что не будем задерживаться.

Пока джахильцы склоняются перед ним, бормоча спасительные сентенции, нет бога кроме Ал-Лаха, Махунд шепчется с Халидом. Кое-кто не стал перед ним на колени; кое-кто долгожданный.

— Салман, — желает знать Пророк. — Его нашли?

— Ещё нет. Он скрывается; но это продлится недолго.

Его отвлекают. Укрытая вуалью женщина становится на колени перед ним, целуя ему ноги.

— Ты должна остановиться, — велит он. — Только Богу нужно поклоняться.

Но что за целование ног! Палец за пальцем, сустав за суставом, женщина лижет, целует, сосёт. И Махунд, расстроившись, повторяет:

— Прекрати. Это неправильно.

Теперь, однако, женщина переходит к подошвам его ног, поглаживая их ладонями под его каблуком… Он отталкивает её в замешательстве и хватает за горло. Она падает, кашляет, затем склоняется перед ним и говорит твёрдо:

— Нет бога кроме Ал-Лаха, и Махунд — Пророк его.

Махунд успокаивается, приносит извинения, протягивает руку.

— Тебе не причинят вреда, — ручается он. — Всех Покорившихся пощадят.

Но странное замешательство в нём продолжается, и теперь он понимает, почему; понимает ярость, горькую иронию в её подавляющем, чрезмерном, чувственном преклонении перед его ногами. Женщина сбрасывает вуаль: Хинд.

— Жена Абу Симбела, — объявляет она отчётливо, и падает тишина.

— Хинд, — произносит Махунд. — Я не забыл.

Но, после долгой паузы, он кивает.

— Ты Покорилась. И — добро пожаловать в мои шатры [1062].

На следующий день, среди продолжающихся преобразований, Салмана Перса притаскивают пред очи Пророка. Халид, держащий его за ухо, приставив нож к горлу, подводит иммигранта, хнычущего и ноющего, к такхту[§].

— Я нашёл его — где ж ещё — со шлюхой, которая визжала на него, потому что у него не было денег, чтобы заплатить ей. От него разит алкоголем.

— Салман Фарси, — начинает объявлять Пророк смертный приговор, но арестант принимается вопить калму[*]:

— Ля иллаха иляллах! Ля иллаха!

Махунд качает головой.

— Твоё богохульство, Салман, не может быть прощено. Ты думал, я не пойму это? Ставить свои слова против Слов Божьих!..

Писец, траншеекопатель, осуждённый человек: неспособный собрать самые маленькие крохи достоинства, он хнычет плачет умоляет бьёт себя в грудь унижается раскаивается. Халид молвит:

— Этот шум невыносим, Посланник. Можно мне отрезать ему голову?

После чего шум резко усиливается. Салман клянётся возобновить лояльность, просит ещё и ещё, а затем, с блеском отчаянной надежды, делает предложение.

— Я могу показать тебе, где находятся твои настоящие враги.

Этим он выигрывает несколько секунд. Пророк склоняется к нему. Халид оттягивает за волосы голову поставленного на колени Салмана назад:

— Какие ещё враги?

И Салман произносит имя. Махунд опускается глубоко на подушки, вспоминая.

— Ваал, — говорит он, и повторяет дважды: — Ваал, Ваал.

К великому разочарованию Халида, Салман Перс не приговорён к смерти. Билал ходатайствует за него, и Пророк — его разум сейчас далеко — уступает: да, да, пусть этот жалкий парень живёт. О великодушие Покорности! Хинд была пощажена; и Салман; и во всей Джахильи ни одна дверь не была выбита, ни один старый противник не был вытащен из дому, чтобы упасть в пыль с разрезанным животом, как цыплёнок. Таким был ответ Махунда на второй вопрос: Что происходит, когда ты побеждаешь? Но одно имя призраком посещает Махунда, скачет вокруг него: молодой, острый, указующий длинным, крашеным перстом, поющий стихи, чей жестокий блеск гарантирует их болезненность. Той ночью, когда просители ушли, Халид спрашивает Махунда:

— Ты всё ещё думаешь о нём?

Посыльный кивает, но не хочет говорить. Халид продолжает: