Мы потеряли вещи, незаменимые вещи, такие, как открытки отца. Я помню одну такую с попугаем. Другую — с кенгуру. Была еще одежда отца, которую мама хранила сложенной в углу, словно он мог вернуться в нашу жизнь в любую минуту. Однажды я увидела, как она прижимала к лицу рубашку отца. И все это пропало, вместе с моими кроссовками. Они пришли в последней посылке перед блокадой. Я не носила их, потому, что у меня от них болели ноги. Когда я размышляла, почему отец прислал мне не тот размер, я поняла, что в его памяти я была меньше, чем теперь. Кроссовки были бесполезными, но я не могла отдать их; я не могла, потому что они были от отца.
Наши несколько фотографий тоже погибли в огне, включая те немногие, что папа сделал на острове. Фотографии исчезли, но я до сих пор помню их. На одной они с мамой сидят в рыбацком клубе в Киете во время рождественской вечеринки. На фотографии мама намного моложе. У нее за ухом цветок.
Ее нижняя губа слегка опущена, словно бутон, вот-вот готовый распуститься в улыбку. Отец обнимает ее. Они наклонились вперед, будто заинтересованы в вопросе их дочери, держащей фотографию спустя годы: как вы достигли такого счастья? И что с ним случилось теперь?
Вы никогда бы не подумали, что расческа и зубная щетка могли быть такими важными и необходимыми. Вы не считаете кастрюлю или тарелку важными, пока не лишитесь того и другого. С другой стороны, вы и не догадывались, сколько есть способов использовать кокос.
Все это имело один любопытный результат. Молчание мамы означало, что, пока книжка мистера Уоттса была в безопасности, ее любимая Библия на пиджине сгорела на пожарище.
Люди много дней избегали мистера Уоттса. Они либо сбивались в кучки, как гроздья бананов, либо исчезали, как только он подходил ближе. Мистер Уоттс не преследовал их. Ему было не интересно доказывать свою невиновность. Можно было подумать, что он вовсе не замечал той холодности, которая исходила от людей. Но я знала мистера Уоттса. Теперь, когда я знала значение слова «мамонт», я бы сказала, что мистер Уоттс был одинок, как мамонт.
Люди снова вспомнили о Пипе. К тому времени все в деревне знали его или думали, что знают, и некоторые горячие головы начали собственные поиски. Я стояла рядом с мамой и смотрела, как группа глупых мужчин, вооруженных мачете, исчезает в джунглях, чтобы поймать его.
Те, которые знали о книге и месте Пипа в ней, удивлялись, куда могла подеваться книга. Краснокожие должны вернуться, и единственное, что могло бы спасти их дома, это книга с именем Пипа, рассыпанным по страницам. Моя мама знала об этом. Мне кажется, именно это тяготило ее совесть. Она, должно быть, думала спрятать книгу где-нибудь вне дома, чтобы ее нашли.
Она была неглупой. Она наверняка обдумывала варианты, когда слышала, как перепуганный сосед рассуждал о том, когда придут краснокожие. И когда на нас опустилась ночь, долгая и напряженная, она, наверное, лежала и думала — она знала, что нужно сделать, однако, также раздумывала, есть ли другой путь. Если бы она хоть что-то сказала мне. Она могла бы признаться и попросить моей помощи или просто попросить выслушать ее. Но я была слишком далеко, чтобы она могла довериться мне или спросить моего мнения. Даже когда я лежала рядом с ней, в темноте мое молчание проложило между нами пропасть, через которую она не могла дотянуться.
Из всех людей, которых она не могла себе позволить разочаровать, я была на первом месте. Дочь, которая винила ее не только в том, что соседи потеряли все свои вещи, но и в обвинении мистера Уоттса. Если бы я хотела или могла прервать свое молчание, то я бросила бы ей в лицо ее же слова. Я бы сказала, что она одержима дьяволом.
Глава четырнадцатая
Ночью мы прислушивались к звукам выстрелов. Это были не перестрелки, а беспорядочная пальба пьяных от сока джунглей партизан, пытающихся напугать краснокожих. Они целились в небо и разносили в клочья листву на верхушках деревьев. Но случались и другие ночи с пальбой, когда на рассвете мы видели столбы дыма, свидетельствовавшие, что произошло нечто, о чем мы не хотели задумываться.
Мы снова начали ждать солдат краснокожих, и, как и раньше, напряжение нарастало. Люди пререкались между собой. Голоса срывались на крик. Жены ссорились с мужьями и наоборот. На детей орали. Маленькие дети писали во дворах, где раньше бродили петухи.
И однажды утром мы увидели, как мистер Уоттс тащит свою жену Грейс в тележке. Для этого случая мистер Уоттс надел красный клоунский нос. Он опять превратился в Пучеглазого, и это стало шоком: увидеть, как он снова скользнул обратно в эту роль, а также то, как быстро мы вернулись к тому, что думали о нем раньше.
Когда люди увидели, как он тащит Грейс, до них внезапно дошло, что дом Уоттсов не пострадал. У мистера Уоттса и Грейс все еще оставалось их добро. Этот дурацкий клоунский нос и тележка служили тому доказательством. Никто не помнил, чтобы их вещи тоже тащили в костер. Но никто и не рассчитывал на это, ведь мистер Уоттс был белым, а следовательно жил не в том мире, где происходили подобные вещи.
Внезапно они осознали, что пропавшая книга, которая может спасти их дома, наверное, у мистера Уоттса.
Я не пошла с теми, кто ринулся в дом мистера Уоттса и Грейс. Конечно, нет. Я не хотела, чтобы мистер Уоттс посмотрел и увидел свою Матильду в этой толпе. Я знала, что они лишь зря теряют время. «Большие надежды» были вложены в скрученную спальную циновку моего отца, спрятанную на балке над тем местом, где спала мама. Никогда в жизни, даже сейчас, спустя столько лет, я не обладала более важной информацией.
Теперь я понимаю, какое моральное смятение переживала тогда моя мама. Когда наши соседи бросились к дому мистера Уоттса, я знала нечто, что могло остановить их, но ничего не сказала и ничего не сделала.
Так рассуждают трусы: если я останусь у себя дома, мне не придется смотреть, как обшаривают дом Уоттсов.
Я не хотела видеть, что произойдет. Я не знаю точно, искали ли они в доме книгу, а затем, перерыв все вокруг, почувствовали разочарование и злобу. Невозможно точно угадать, как поведет себя толпа.
Но когда я подошла к порогу и выглянула наружу, то увидела как люди несли все вещи, которые принадлежали Уоттсам. Они не пропустили ни одной мелочи. Среди них были бесполезные приборы со шнурами и штепсельными вилками, подскакивающие по грязи. Одна женщина несла пластиковую корзину для белья. У нее был такой вид, будто она хочет забрать ее себе. Но никто ничего не взял. Большие вещи тащили по земле. Часть какой-то мебели двое мужчин волокли как свинью на убой. Я заметила одну или две усмешки. Но, к моему облегчению, радости я не услышала.
Раньше я никогда не видела ничего подобного, ничего, столь пропитанного местью. Я снова хочу
