Ее судьба свалилась на него, как небрежно оброненная сигарета на деревья высохшей рощи. Она пожирала его, как лесной пожар, заставляя сгорать дотла. Прошло три года, прежде чем пламя начало утихать.

Однако, когда дым стал рассеиваться, Мэтт обнаружил, что живет с женщиной, которую, строго говоря, почти не знает, но при этом был вынужден каждый день облачаться в костюм, чтобы колесить по автострадам, принимая заказы на шоколадные батончики для станций техобслуживания и различных торговых точек между ними. Он понимал, что занимается этим потому, что любит Крисси, и их любовь была столь возвышенной силой, что иногда приходилось цепляться за якорь обыденности. Когда же он почувствовал, что не может больше решать алгебраические задачки, он бросил эту работу, как раньше бросил многие другие. Он женился на Крисси и сменил в этот период множество работ – не потому, что ему так уж хотелось работать, просто он думал, что именно этим занимаются женатые мужчины: ходят на службу. Он и представить себе не мог, чтобы за свою должность держался какой-нибудь холостяк: смысл-то какой? За прожитые годы ему довелось переменить так много рабочих мест, что они могли бы, как он думал, послужить материалом для впечатляющих «сведений об авторе» на обложке романа, если бы он вздумал этот роман написать. Не так давно Мэтт даже работал у Джеймса копирайтером в рекламном агентстве «Гамильтон и Пут», найдя, как он полагал, вполне достойный выход своим творческим наклонностям. Однако через полгода Джеймс был вынужден его «отпустить».

– «Отпустить»? Это значит, что ты меня увольняешь?

– Увольняю? Черт побери, Мэтт! Я так старался удержать тебя! Ты же знаешь, как я защищаю своих людей! Я использовал все приемы, которые мне известны. Но мы в этом году лишились трех выгодных контрактов, потерпели большие убытки, вот и получилось: «последним вошел – первым вышел». Ты мне друг. Это тяжело, крайне неприятно, но уж так сложилось.

Мэтт не сказал ничего, но был глубоко уязвлен. В короткий период сотрудничества с «Гамильтоном и Путом» он трудился невероятно усердно, но винил себя, допустив пару мелких ошибок. Мэтт считал себя почти в неприкосновенности; и действительно, за Джеймсом, успевшим обзавестись бочкообразной грудью и вихляющей походкой – непременными атрибутами «криэйтив-директора», – копирайтеры чувствовали себя как за каменной стеной. Однажды Джеймс устроил Мэтту разнос за то, что тот выболтал одной их сотруднице кое-какие конфиденциальные сведения о нем, Джеймсе. Потом у Мэтта случился конфликт с менеджером, ведающим счетами, который не сумел должным образом представить его идеи конкретному клиенту; заказ сорвался, а осыпать друг друга взаимными упреками никому не хотелось.

– Если я тебя оставлю за счет другого сотрудника, как это будет выглядеть? – оправдывался Джеймс. – Нельзя все-таки смешивать работу и дружбу. Ты ведь можешь это понять, Мэтт? Можешь?

Мэтт подтвердил, что может. В конце концов он нашел другую работу, где подвизался сейчас. Должность устроил ему другой приятель. Он возобновил некоторые знакомства той поры, когда занимался детьми, и продавал оборудование спортивных площадок для одной скандинавской фирмы.

Но потом рвение у Мэтта угасло. Работа становилась чем-то вроде пиявки, которая разбухает, питаясь твоей кровью, пока ты блуждаешь по житейскому болоту. Словно тропический червяк, проникающий в кровеносную систему через ранку в ступне и доползающий до головы, чтобы расположиться на постой позади твоих глаз, пока они не закроются навсегда. Менее честолюбивого человека трудно было бы отыскать.

Однако Мэтт отнюдь не погрузился в апатию. Например, он был готов работать в поте лица, чтобы сохранить свои отношения с Крисси.

Те несколько дней в Париже, и дорога домой, в Англию, и последовавшие за этим месяцы запечатлелись в памяти Мэтта озаренные ярким, «кислотным» светом. Что-то вошло в их жизнь и окутало их покровом золотых крыльев. Они стали избранными, непохожими на других. Они заняли уготованное им место на Олимпе. Работа не играла никакой роли; они могли заниматься чем угодно. Любовь делала их заговоренными от пуль. Любовь делала их неуязвимыми.

Мэтт так и не понял, когда и почему это случилось, но однажды, проснувшись, он увидел, как Крисси собирается к выходу на работу. Накладывая на лицо косметику, она изучала собственное отражение в зеркале и причмокивала губами. Взглядом, мутноватым после распитой накануне пары бутылок вина, он обвел тесную сырую квартиру, где они обитали после возвращения из Парижа. И после этого, день за днем, золотой свет начал тускнеть, отшелушиваться, как фольга. Фотохимический свет померк.

Мэтт запаниковал и в обуявшей его панике попросил Крисси выйти за него замуж. Она мгновенно согласилась; все-таки, что ни говори, он спас ее от Парижа. Мэтт был ошеломлен тем, как это просто – стать женатым человеком. Он позвонил в регистрационное бюро, и, оказывается, вся подготовка к бракосочетанию сводилась к тому, чтобы явиться с чеком и заверить клерка в нарукавниках и подтяжках, что вы не двоеженец. Но чего же он ожидал? Испытания огнем и льдом? Странствия за черной розой в горах на краю света? Публичного разбирательства перед синклитом духовных наставников высоких рангов?

– Ты живешь не в реальном мире, – засмеялась Крисси, когда он явился домой с документами. – Совсем в другом мире.

На их бракосочетании присутствовала пара фиктивных свидетелей. Настоящий медовый месяц они не могли себе позволить, но провели брачную ночь в отеле, устроив себе роскошный ужин и умудрившись в пылу любовных утех стянуть с окон тяжелые бархатные шторы. Золотой свет возвратился, залив их мир и их тела. На неделю-другую.

Мэтт не понимал, что происходит. Не было ни конфликтов, ни разногласий, ни острых углов. Никто не поднимал шума, если другой забывал завинтить тюбик зубной пасты или помыть после себя ванну. Но он не мог заставить себя поговорить об этом с Крисси. Он не знал, существует ли еще для нее их «кислотный» свет, но если бы ему пришлось спросить, – свет потух бы наверняка. Более того, он упрекал себя. Он чувствовал, что ему ниспослан редкий и драгоценный дар, – а он оказался недостойным. Дар тускнел у него в руках. Он сам, некогда бывший среди избранных, теперь оказался среди отринутых, обделенных благодатью.

Не имело никакого смысла взлетать так высоко лишь ради того, чтобы рухнуть вниз. И Мэтт посвятил свое время попыткам восстановить сказочную атмосферу. Он нанимался на работу и пытался обустроить дом. Бросил работу и убедил Крисси, что им необходимо прокатиться вместе по Индонезии. Они вернулись, и он опять пошел на работу. Потом ему захотелось уволиться и возвратиться в Париж. Что, если там золотой свет и возродится, в столице любви? Крисси отказалась. Она даже слышать не хотела о Париже. Единственным хорошим воспоминанием об этом городе было бегство оттуда, говорила она ему.

И вот он, по истечении нескольких лет, ежеминутно пытается повергнуть в прах призрак «кислотного» света, – а непослушная девочка лежит, поверженная в прах, протаранив головой ворота конюшни. Мэтт распрямился и, к всеобщему удивлению, принялся командовать.

– Кончайте кудахтать! Так, давайте-ка поднимем ее на ноги. Джесси! – поднес он к ее лицу ладонь с