– Правильно.

– Чуть-чуть клея. Хорошо схватывает. Я веки им же приклеиваю, чтоб не открывались. Иначе – откроются. Можно, конечно, подшить, да зачем? Ну вот, готово. Хочешь стаканчик лимонаду, а, Фрэнки?

– Не хочу.

– Да? Ну тогда молочка? Выпьешь стаканчик, сынок?

– Нет, спасибо.

– Ну, как знаешь. Ну вот, она у нас уже посимпатичнее, теперь надо кольца записать, понимаешь? Для родственников. А теперь закрываем рот – тоже дело важное. Тут тетя Аида всегда мне помогает, потому как здесь, сынок, легко напортачить. Дашь слабину – видок будет страшноватый. – Гордон повернулся к Фрэнку и скорчил жуткую рожу, закрыв глаза и раскрыв рот, так что челюсть у него отвисла. – А если плотно закрыть, кожа под носом будет топорщиться и верхняя губа скривится – будет на родню волком глядеть. Оно, конечно, пускай смотрит, какая нам разница, да только будет прощание, панихида, понимаешь, сынок, ради этого-то я и работаю, готовлю ее к прощанию. Короче, сейчас растяну ей немного губу скальпелем, и все, готово. Когда рот на мази будет, скажешь, как оно смотрится.

– А она кто?

– А? Что? – Гордон, похоже, испугался. Рука со скальпелем опустилась. – Да никто она, сынок. Никто. Была кем-то, а теперь никто. Кем бы она ни была, теперь это не она. Она перестала быть собой несколько часов назад, Фрэнки. Хочу, чтоб ты это знал. Если после нашей жизни что-то есть, она уже давно там. А нету – все равно она не с нами. А это только ее оболочка. Самой ее тут уже нет, понимаешь?

У Фрэнка, наверное, был испуганный вид, потому что Гордон положил скальпель и подошел к нему. Он наклонился и поднес лицо к самым глазам Фрэнка, так близко, что тому захотелось отодвинуться. Обычно мертвые, глаза Гордона до сих пор блестели, обнаженные десны, убегавшие от зубов, видны были и сейчас, когда он улыбался, но в эту минуту они казались крепкими и здоровыми, а не омертвелыми, как обычно. Кроме того, Фрэнк заметил, что оживленный разговор Гордона не прерывается обычным заиканием, подвыванием и присвистыванием.

– Хоть ты, сынок, и маленький мальчик, я тебе расскажу, почему я этим занимаюсь. Я ведь волшебник, да-да, хи-хи, и меня прислали, чтобы я мановением волшебной палочки прихорашивал эту старую скорлупу. Зачем? А затем, что даже взрослые, большие дяди и тети боятся видеть все, как оно есть, – не хотят, и все тут. Боятся разложения. Правдами и неправдами притворяемся, что конец не такой. И вот я здесь, достаю волшебную палочку и взмахиваю ею над этим старым мешком мяса. И мне за это платят, это моя работа. Но я ее делаю из любви к людям, Фрэнки, кто бы они ни были. Из любви к тем, кто остался. Не хочу, чтоб они мучились, когда увидят своих близких. Вот так, достаю палочку и работаю, понимаешь?

Фрэнк кивнул. Гордон тоже кивнул, поднялся и вернулся к работе над мертвым телом – Маг Смерти, взмахивающий своей волшебной палочкой. Он с плеском погрузил небольшую губку в раствор, налитый в жестяную ванночку, и принялся энергично обтирать труп.

– Дезинфекция и консервация, Фрэнк, вот чем мы сейчас занимаемся. Иначе – еще немного полежит, и будет ужас. Никто не выдержит. Нужно, чтобы она выглядела поприличнее, чтобы родные и близкие пришли и смогли с ней попрощаться. Вот я ее и готовлю. Над этой-то уже кто-то поработал, и мне полегче, но иногда привозят таких покалеченных да скрюченных, – тут он поднял ее руку, промокнул губкой под мышкой и снова осторожно опустил, – тогда приходится разминать их да разгибать, чтоб в прежнюю форму привести. Ну, а теперь – бальзамируем.

Гордон положил губку, взял скальпель и помахал им Фрэнку.

– Вода и воздух, Фрэнк, вода и воздух. Вот что вызывает разложение – и заметь, предаем мы тела противоположным стихиям – огню и земле. Но если не давать доступа воде и воздуху, можно получить небольшую отсрочку.

Он повернулся к телу и неожиданно ловко сделал надрез на шее внизу справа.

– Всегда справа, сынок, всегда справа. Сонная артерия и яремная вена. Сейчас выпустим кровь, а на ее место формалин вольем, да?

Фрэнк подумал, что Гордон говорит не столько с ним, сколько сам с собой. Оживленно болтая, Гордон поднял небольшой баллон с присоединенными к нему трубками и вставил одну из них в артерию. Вторую он воткнул в яремную вену, закрепил дренажную трубку и стал с силой накачивать жидкость из баллона в артерию. Фрэнк видел, как на руках У Гордона вздулись вены, но тот время от времени сам поднимал от работы голову, чтобы подбодрить Фрэнка улыбкой, медленно растягивавшей его губы. Фрэнк не видел, но слышал, как кровь сливается в другую емкость за столом.

– Три галлона, – сообщил Гордон, как будто его спрашивали. – Примерно. Конечно, из толстяков больше выходит. Но обычно три получается. Эта – толстушка.

Скоро к Фрэнку наконец вернулся дар речи, и он заметил:

– Розовеет.

– Розовеет? Да, в раствор немного красителя добавлено. Подрумяним ее чуть-чуть. И потом, так лучше видно, сколько осталось, понимаешь? Справимся с этим, не будет сгустков, не лопнет ничего – вот тогда расслабимся, а, сынок? Похохочем?

Фрэнк постарался улыбнуться, как бы подтверждая, что они – если получится – похохочут тут, над этим безобразным телом, распростершимся перед ними.

Работа шла медленно. Вернулась Аида. Фрэнк вздрогнул от неожиданности, когда она просунула голову в дверь, и испугался, как бы не дали нагоняй за то, что вовремя не лег спать.

– Помощник? – сказала Аида. Казалось, она совсем не сердится. – Что, помощника себе нашел?

– Нашел, – весело откликнулся Гордон, не отрываясь от работы. – Да какой хороший помощничек!

Фрэнк поболтал ногами. Ему приятно было услышать о себе такой отзыв, хоть он и не понимал, чем заслужил похвалу.

– Так, все отлично, полный порядок, – пропел Гордон. – Ты как раз вовремя, начинаем бальзамировать полости.