— По вашим словам, они просто злы, — сказал Томас.

Она повернула к нему голову, и ему представилось, что ее прозрачные глаза устремлены на него.

— Не злы. Злыми бывают только люди. Но они и не смелы.

Он почти протянул к ней руку, не понимая зачем, но она уже отвернулась от него. Томас встряхнулся, заглушил свой порыв и поискал глазами мать.

Леди Гамильтон ушла вперед. Цвет ее лица стал лучше, но рука по-прежнему тянулась к жемчугам на шее, перебирала их на ходу. Близнецы шли за матерью, все еще препираясь.

— Вам не следовало приходить сюда, — хрипло прошептала Эсмеральда, как только троица отошла от них на достаточное расстояние.

— Значит, я должен оставить вас наедине с моей матерью, чтобы вы делали с ней все, что вам хочется? — Он не смог скрыть своей горечи.

— Вы делали это до сих пор, — сказала она, желая ранить его этими словами. И ранила.

— Только потому, что я не могу запретить ей видеться с вами. Пока что, — добавил он.

Она замерла, а потом пожала плечами с безразличным видом. Впрочем, он не поверил этому деланному равнодушию ни на йоту.

— Не я хочу заниматься расследованием обстоятельств смерти вашего брата. Если вы решили мешать мне, это повредит вашему делу, а не моему.

Томас тихонько выругался. Это была дурацкая сделка. Он это понимал. Но не хотел отказываться от своих фантазий, от надежды на то, что после стольких лет можно что-то изменить.

— Ваша мать не станет исповедоваться мне, пока вы витаете над ее плечом, точно ворон, — холодно продолжала она. — Вы должны оставить нас в покое, если хотите что-нибудь узнать. Положитесь на ваших шпионов, пусть они подтвердят содержание наших разговоров, коль скоро вам это нужно. Если, конечно, они могут прятаться так близко, чтобы услышать нас. — В ее последних словах послышалось легкое презрение.

Томас долго не двигался, глядя на нее. Эсмеральда стояла совсем рядом с клеткой со львами, темно- зеленое платье для прогулок облегало ее узкую талию и исчезало под черной вуалью.

Наконец он кивнул. Что еще ему оставалось делать?

— Ну так поговорите с ней. Я пойду… — Он усмехнулся. — К клетке с обезьянами. Полагаю, в этом есть некая поэтическая ирония. — Он с язвительным видом прикоснулся к полям шляпы и ушел.

Эм смотрела на его высокую широкоплечую фигуру, удаляющуюся от нее, и передернулась. Даже когда она нарочно провоцировала его, он не утрачивал контроль над своим лицом. Только когда она дразнила Варкура своим телом и его собственной похотью, ослабевала его железная хватка. И она не знала, придает ли это ей смелости или пугает.

Теперь он ушел, и ей следовало бы почувствовать облегчение. Она с трудом оторвала взгляд от Варкура, снова повернулась к леди Гамильтон и ее дочерям и расправила плечи. Теперь у нее есть два обязательства — одно перед самой собой, другое — перед лордом Варкуром. Оставалось только надеяться, что она выполнит и то и другое.

Она догнала леди Гамильтон. Близнецы ушли вперед. Графиня тихо напевала что-то — немелодично и с придыханием. Эм знала, что половина капризов этой женщины — просто представления, разыгрываемые больше для самой себя, чем для кого-то еще. У леди Гамильтон была потребность играть роль леди Шалотт, представлять обреченную деву, слишком нежную для этого мира. Это придавало смысл ее жизни, которая в противном случае была бы вообще лишена его.

Несколько минут Эм молча шла рядом с ней рука об руку, предоставляя графине выбирать дорогу. Наконец она спросила:

— Что вам приснилось?

В клетке перед ними дикобраз, похожий на переросшего ежа, направлялся к своей плошке. Леди Гамильтон сказала, не отводя от него глаз, хотя вид у нее был рассеянный:

— Я снова видела Гарри.

— А-а… Это весьма серьезно, — сказала Эм.

— Он был мертвый — именно такой, каким я видела его, когда его везли домой на носилках. — Она говорила так, словно ворошила что-то, случившееся очень давно с кем-то другим, голос ее звучал почти сонно. — А потом он сел и обвинил меня.

— В том, что вы молчали? — рискнула спросить Эм.

— В том, что позволила ему умереть. Потому что я молчала. — Она кивнула, движение это было несколько судорожным. — Но он опоздал. Он уже умер, и, что бы я ни сказала и ни сделала, уже не могло вернуть его к жизни.

— Быть может, если вы заговорите теперь, это успокоит его дух, и он перестанет посылать вам подобные сны, — прошептала Эм.

Леди Гамильтон взглянула на нее:

— Вы сказали, что он прощает меня.

— Так оно и есть, — согласилась Эм. — Но голос совести трудно заглушить.

— А как же насчет покоя для живых? — осведомилась леди Гамильтон. — Разве они не заслужили немного сострадания?

— Милосердие — это добродетель, которую нельзя проявить, пока зло остается сокрытым, — настойчиво продолжала Эм.

Леди Гамильтон смотрела на нее в течение одного мучительного мгновения и уже было раскрыла рот. Но лишь покачала головой.

— Я не могу, — сказала она.

— Понимаю, — сказала Эм. — Как только вы будете готовы дать покой вашему духу и духу Гарри, я буду с вами и выслушаю вас. Я храню тайны в своей груди так, что никто их не найдет. — Каждая фраза была правдой по отдельности, но все вместе было вопиющей ложью. Эм предпочла избавиться от угрызений совести, медленно вонзающихся ей в ребра, как кинжалы.

— Конечно, это так, — сказала леди Гамильтон с дрожащей улыбкой и погладила собеседницу по руке. — Вы — мое сокровище.

Эм наклонила голову, словно в смирении, радуясь, что вуаль скрывает стыд, без сомнения, написанный на ее лице.