масла, которым он облил ее накануне. Пытка, которую он устроил ей, превращалась в пытку для него.
— Вот для чего нужно увлажнение. — И его пальцы скользнули в эти горячие ножны.
Она дернулась, выдохнула с шипением воздух, застонала, потом громче. Наконец сжала челюсти, чтобы заглушить стон. Ее крайняя чувственность подстегнула его.
— Вы будете у меня кричать, — пообещал он и продолжал ласкать ее пальцами. Она дышала все более и более отрывисто, ее бедра двигались в такт его ударов, а он внимательно смотрел на нее. Она задыхалась, корчилась и металась на белой простыне, ее невидящие глаза смотрели в потолок. Это было невероятно. Она была невероятна, она была не похожа ни на одну из известных ему женщин. Она изо всех сил боролась со своим телом, и само это сопротивление доводило ее до исступления. Сейчас она принадлежала ему, в его власти был каждый судорожный вздох, каждый жалобный стон. Но часть его сознания боялась, что обладание ею грозит ему потерей самого себя.
Он безжалостно довел ее до высшей точки, она издала тоненький стон, превратившийся в судорожный прерывистый крик.
— Вот так-то, — проскрежетал он.
Больше он не мог ждать. Он накрыл ее своим телом, и его естество проникло в самую ее глубину. Она выгнулась пальцы ее беспомощно сжали узы. Толчками бедер она побуждала его до тех пор пока не оказалась лежащей распростертой и задыхающейся.
Она была такой горячей, что он мог бы кончить почти сразу же. Но он нашел ритм, который позволил ему продолжать, а она корчилась и стонала, хватая ртом воздух, под ним. Затем она опять закричала, на руках ее напряглись тонкие мускулы, узы натянулись. Но он чувствовал по ее телу, что она способна на гораздо большее.
— Пока еще нет, — произнес он сквозь стиснутые зубы, не давая ей облегчения. Он продолжал свои неистовые удары, пока ее слезы не смешались с бессвязными криками и тело ее не стало походить на топку, обхватывая его так плотно, как ему и не мечталось. И тогда он дал себе волю, испытав при этом такие сильные чувства, что они прошли по его спине, достигли головы, и чернота заволокла края его поля зрения.
Потом он целовал ее — ее губы, лоб, убирал поцелуями слезы с ее лица, бормотал какую-то чушь тихим голосом, а она лежала, обмякнув внезапно и полностью, под ним. «Идиот», — выругался его рассудок. Дурак. Но, лишив ее самообладания, он пожертвовал и своим самообладанием, и прошла целая минута, прежде чем он смог заставить себя покинуть ее.
— Что это было? — спросила она наконец, голос ее дрожал и прерывался.
— Только то, что я обещал, — ответил он. Он стащил с себя чехол и бросил его на пол. Безумие еще оставалось в нем, и это безумие заставило его добавить: — И это только начало. — Но это не было началом чего бы то ни было. Не могло быть. Между ними нет ничего, кроме противостояния.
— Но я не понимаю, — сказала она, и ее голос прозвучал так жалобно, что Томас повернулся и посмотрел на нее.
Она лежала на кровати расслабленно, кожа у нее была такая светлая, что даже на фоне белой простыни она не казалась тусклой. Яркими были только лихорадочно-алые щеки и губы, да еще глаза сверкали так же ярко. Бороздки от высохших слез сбегали вниз, к волосам, но глаза у нее были ясные и яркие — слезы экстаза не оставили налитых кровью следов, какие остаются, когда человек плачет от боли и горя.
И он вдруг понял, что перед ним самая душераздирающе красивая женщина, которую он когда-либо видел. И эта женщина — его враг. Об этом нельзя забывать.
— Здесь и понимать нечего, — громко сказал он. — Здесь нет ничего непонятного.
Она медленно помотала головой из стороны в сторону.
— Позвольте мне уйти, лорд Варкур. Я не знаю, чего вы ищете, но у меня между ног вы явно не найдете этого.
Эти слова недалеко ушли от предостережения, которое более здравомыслящая часть его рассудка пыталась передать ему в течение этого часа. «Я не могу. Пока не могу», — в отчаянии сказал какой-то уголок его рассудка, и Томас не понял, чего хочет этот уголок. И он сказал:
— А я знаю.
И тут раздался стук в дверь.
Глава 9
Томас спрыгнул с кровати и накинул на себя халат. Бросив быстрый взгляд на Эсмеральду, лицо которой снова утратило всякое выражение, он подпоясался и вышел, захлопнув за собой дверь.
Стук раздался снова, на этот раз громче. Он подошел к двери, откидывая волосы с глаз. Подергал за ручку, потом с запозданием вспомнил, что ключ потерялся. Впрочем, скоро заметил, что ключ лежит у самой двери, поднял его, отпер дверь как раз в тот момент, когда человек, стоявший по ту сторону порога, поднял руку, чтобы постучать в третий раз.
Это был лорд Эджингтон, как всегда, сдержанный и безупречно одетый.
Томас насторожился и отступил в сторону.
— Входите, Эджингтон. Я не ждал посетителей так рано. — Он и не старался скрыть раздражение.
Эджингтон вальяжно вошел, снял пальто, шляпу и перчатки.
— Варкур. — Он окинул Томаса с ног до головы взглядом. — Куда вы подевали эту девчонку?
— Понятия не имею, о ком вы говорите, — ответил Томас, складывая руки на груди.
В ответ Эджингтон только фыркнул. Бросив на консольный столик верхнюю одежду, он прошелся по комнате и распахнул дверь в спальню Томаса. Никого там не обнаружив, он направился к двери, ведущей в комнату камердинера, распахнул ее, бросил взгляд на женщину, лежавшую на кровати, и снова закрыл дверь.
— Развяжите ее, пожалуйста, Варкур, и велите ей одеться, — сказал он, возвращаясь в гостиную, где и расположился перед камином. — Скоро придет констебль, и чем более прилично вы будете выглядеть, тем лучше для вас.
— Кто вызвал констебля, черт побери? — осведомился Томас.
— Откуда мне знать? — возразил Эджингтон, подняв бровь. — Гиффорд? Колин Редклифф? Половина гостей на обеде знала, что вы погнались за этой спиритичкой, едва леди Гамильтон упала в обморок, а когда вы привезли ее сюда… — Он покачал головой. — Вы, должно быть, спятили, дружище, пустившись с таким пылом в дебаты по поводу законопроекта о реформах. Это весьма оживило сезон, которому пора уже заканчиваться.
Томас не стал спрашивать, откуда Эджингтон узнал, что он привез Эсмеральду к себе на квартиру. У него в голове мелькнула очень хорошая мысль.
Он хмыкнул, повернулся спиной к посетителю, взял женскую одежду с дивана, после чего вошел в комнату своего камердинера. Закрыл за собой дверь. Эсмеральда лежала нагая, как он ее оставил, свернувшись калачиком и зарывшись лицом в матрас.
— Это я, — сказал он, кладя одежду на стул и шагнув к ней.
Она повернулась и посмотрела на него.
— Прошу прощения за вторжение Эджингтона, — чопорно проговорил Томас, чувствуя, что должен что-то сказать. — Кажется, от этого человека ничего нельзя сохранить в тайне.
— Я слышала, что он пришел, — сказала Эсмеральда. И она спрятала лицо, словно нагота ее ничего не значила.
Томас сжал губы. Он был уверен, что было время, когда природная скромность была ей присуща в полной мере. Обращался ли с ней тот домовладелец-насильник так, что ей уже стало все равно, кто видит тело, распростертое перед ним сейчас? Или это произошло как-то постепенно? Он вынул из кармана нож и
