Чтобы обрести способность становиться невидимым, требуется великое терпение. Прежде чем продолжить, позвольте пояснить, что я имею в виду под невидимостью, чтобы вы могли отбросить Руководство, если решите, что ничего не желаете слышать об этом. Чтобы быть точным: я говорю об овладении искусством исчезновения. Не с помощью оптической иллюзии, колдовства, гипноза и тому подобного жульничества. Но об исчезновении посредством умственного усилия.

Я не собираюсь учить вас, как стать бесплотным. Мои собственные способности никогда не простирались так далеко. Я на личном опыте убедился, что, будучи невидимым, невозможно лишиться своей материальной сути. Следовательно, то, о чем мы тут говорим, имеет оптическую природу. Как только задействуются иные чувства, скажем осязания при соприкосновении с иным телом, чары (назовем это так за неимением лучшего слова) мгновенно рассеиваются. Конечно, это может взволновать или напугать людей, неожиданно ощутивших присутствие человека, до того момента им невидимого, как и помешать вашему намерению оставаться невидимым. Но мотивы, по которым вам захотелось бы стать невидимым, меня не интересуют.

Я предлагаю свои знания всякой душе, как чистой, так и черной.

Во всяком случае, теперь вам должно быть ясно, что я говорю не о перемещении материального тела в иную реальность или иное измерение и не о прочем подобном вздоре. Я говорю о совершенно конкретной вещи: как добиться того, чтобы вас не видели, не больше, но и не меньше.

Таким умением обладали посвященные в большинство эпох древности. Убежден, что подобная практика применялась в великие моменты истории. Возьмите образование Древней Римской империи: культура больше способствовала (скорей путем влияния, нежели простого завоевания) прогрессу человечества, чем что-либо другое. Кто была мать Рима? Ответ — Илия,[4] мать Ромула и Рема. Она была весталкой, хранительницей священного огня, которой в роще, посвященной Марсу, овладело незримое видение, что сопровождалось затмением солнца, погружающим небеса во тьму.

Я не заявляю, что был тем видением (не окончательно свихнулся, вздыхаешь ты); но, думаю, знаю, кто это был и как это произошло. Но я забегаю вперед. Если пожелаете последовать моим указаниям, вам понадобятся терпение, тренировка и увлеченность.

Ступеней достижения невидимости всего семь (вечно это число «семь», не так ли?), и овладение ими требует усердия. Каждой необходимо овладевать по очереди путем неустанных упражнений; и когда овладеете всеми семью, вы должны будете проходить их в том же порядке всякий раз, когда пожелаете стать невидимым. По своему опыту могу сказать: при любой ошибке или потере концентрации на одной из ступеней придется начинать все с начала, с первой. Прохождение некоторых ступеней требует значительных усилий в течение нескольких часов или даже дней, и если в последний момент дрогнете, у вас могут опуститься руки. Но ведь я и не обещал, что стать невидимым будет легко.

Семь ключевых слов таковы: Цвет, Свет, Облако (или Дыхание), Туман, Тьма, Индиго и Пустота. Я изложу вам суть семи упражнений ясным и простым языком — никакой таинственности, никакой зауми. Вы, со своей стороны, должны сознавать, что с первой попытки может ничего не получиться, а иногда и после двадцать пятой. Но не сомневайтесь: результат в конце концов будет, причем столь ошеломительный, что сами не поверите.

Хочу лишь предупредить: на этой стадии в том, что я предлагаю вам совершить, чрезвычайно опасно проявлять скептицизм. Вы не только гарантированно потерпите неудачу, но еще реально рискуете повредиться умом, как в физическом, так и в психическом смысле. Если вы не способны заглушить в себе голос протестующего разума, настоятельно советую не читать дальше, а ограничиться тем, что узнали.

В конце концов, я держу волка за уши.

В «Дрейке» Джека ждали два письма. Одно было от Луизы. Она встречалась с друзьями в баре в центре города, приглашала и его тоже. Он позвонил ей и оставил на автоответчике сообщение, что у него другие планы на вечер. Второе письмо было от миссис Прайс, его лондонской секретарши. Возникло какое-то осложнение в деле Бёртлса. Он знал, что, если позвонить ей немедленно, еще можно застать ее в конторе, несмотря на разницу во времени. Но решил, что не станет этого делать.

Джек предпочел бы присоединиться к Луизе, но он уже договорился встретиться после работы с восхитительной Салли в баре «Рок-боттом». Удачно все складывается. Всего второй вечер в Штатах, а он уже выбирает, на какое из двух свиданий пойти — «жаркое», как пообещала Салли, или родственное, чуть греющее — с Луизой. До этого у него больше двенадцати месяцев не было вообще никаких свиданий.

С женщинами Джеку катастрофически не везло. Неудачи преследовали его, и это было тем более досадно, что он просто обожал женщин. Три четверти своей жизни он провел, с унизительной тоской глядя на них: проходящих по улице — из окна своего кабинета; останавливающихся рядом на красный свет светофора — из своей машины; на пассажирок встречных маршрутов — со второго этажа лондонского автобуса; на поднимающихся по эскалатору — спускаясь под землю на соседнем. Его снедала нереализованная потребность любви, нет, не к какой-то единственной, но ко всем женщинам. Издалека.

Он был недостаточно уверен в себе, чтобы проявить активность, и ждал, что жизнь сама сделает первый шаг. И она делала, обычно воплощаясь в образе женщины, желавшей спасти его, исцелить, опалить и сломить. Дважды женатый, он при обоих разводах оказывался на грани самоубийства.

Мешало ему в отношениях с женщинами то, что он видел их насквозь. Понимал, когда они легко, не задумываясь, лгут, когда с улыбкой на устах морочат голову, когда умирают от скуки, но прикидываются, что им очень интересно, когда страдают, но делают вид, что счастливы. Столь полное отсутствие таинственности просто убивало его. Он читал их лица, как книгу. Каждое движение мышц, каждую морщинку и складочку, движение, подергивание или трепет он читал, как буквы знакомого алфавита. Особенно когда занимался любовью. Тогда они говорили ему столько всего, что он предпочел бы этого не слышать.

В начале вечера Чикаго перелил всю армию своих служащих из офисов в бары. «Рок-боттом» был битком набит. Музыка гремела так, что сердце останавливалось, но ее не было слышно за гулом голосов. Это было все равно что выпивать в переполненном зале биржи: все орут, физиономии багровые, еще не отошли от горячки дневной работы и уже тепленькие от льготной выпивки. Салли сидела на высоком табурете у стойки, выставив на всеобщее обозрение ноги, обтянутые мерцающим нейлоном. Темные глаза сверкали, поверх помады — блеск для губ. Она заняла ему соседний табурет, на который он и взгромоздился, растерянно моргая.

— Молодец, пришел!

Она обняла его, но в то же время, похоже, смотрела через его плечо в зал. Пока он заказывал водянистое американское пиво, она, отбросив назад черные, отливающие блеском волосы, болтала о всяких пустяках, просто чтобы не молчать:

— Здорово здесь. Столько народищу. В английских пабах тоже такая обстановка? Да? Нет? Я представляю себе английский паб именно таким. Ты все еще живешь в «Дрейке»? Там отлично. Я там однажды останавливалась. Ух и ночка была! А почему ты не остановился в квартире? В квартире своего папаши? Ты…

— Это была идея твоего босса.

Джек подумал, что пора прервать Салли, чтобы можно было нормально поговорить.

— Так это Майк предложил! — Она всматривалась в толпу в баре. — Он любит водить туда свою любовницу, и если ты живешь в отеле в кредит, он проведет там несколько ночей, а потом приплюсует к твоему счету. Вот почему он советует останавливаться в «Дрейке», хотя должна сказать…

— Он пытался уверить меня, что я еще и сэкономлю.

— Ах он подонок! — Она продолжала тралить глазами бар, глядя поверх его плеча. — Все похлопывает меня по заду. Ты бы не…

— Ты кого-то высматриваешь?

— Высматриваю? Да не особенно. Говорила я тебе, как мне нравится твой акцент? Как тебе Чикаго?