— Хочешь знать, почему это глупость? Потому что любовь не означает безудержную общность. Любящие люди не должны одинаково чувствовать, мыслить, понимать. Можно быть наособицу и все равно любить друг друга. Один — скрипичная струна, другой — смычок.

— Ничего себе!

— Можно чередоваться, но это правильные отношения.

— Джейк, у тебя есть от меня секреты?

— Надеюсь. Желательно, чтоб и у тебя имелись.

— Сейчас не тот случай.

— Ну что ж, выкладывай.

Зоя собралась поведать о плоде, зреющем в ее чреве, но тут свет мигнул и погас. Парная погрузилась в кромешную тьму. Минуту-другую выждали, надеясь, что, как в прошлый раз, все само наладится. Не наладилось. Ощупью выбрались к бассейну. В окна сочился лунный свет, отраженный снежным покрывалом.

— Наверное, ветер оборвал провода, — сказала Зоя.

Джейк молча подал ей одежду.

В темноте добрались до холла и стойки. Джейк знал, где хранятся свечи. Оставив Зою у стойки, он сходил в ресторан и вернулся с десятком свечей, зажатых в кулаке. Запалив одну, возглавил путь в номер.

За окном неистовствовал буран, но добротно выстроенный поселок противостоял его натиску. Оборванных проводов было не видно. Поставив зажженные свечи в изголовье кровати, Зоя и Джейк улеглись. В стонах ветра, завывавшего в карнизах, Зое чудились людские голоса. Джейк ее обнял, поцеловал и приказал спать.

В мгновенье ока он превращался из мудреца в воителя, из супруга в мальчишку. За что Зоя его и полюбила. Очень нежно он вошел в нее, а потом, извергнувшись, рассмеялся и тотчас заплакал. Он был точно пьяный. Зоя держала его в объятьях, пока сотрясавшие его рыданья не стихли, и он погрузился в сон.

Посреди ночи Джейк ее разбудил. Зоя никак не могла очнуться, но он тряс ее за плечо:

— Проснись! Я все понял!

Зоя разлепила глаза: в комнате светила люстра, горели свечи.

— О, свет зажегся.

Джейк рассеянно глянул на потолок, словно только сейчас заметил электрический свет:

— А, да. Я во всем разобрался и теперь знаю, где мы: на перепутье физических и сновиденческих законов.

— Что?

— Точно! Проснулся и сообразил.

Зоя притянула его к себе:

— Спи, милый, спи.

— Ага.

Через мгновенье он спал. Зоя встала и выключила верхний свет. Из-за облаков вышла почти полная луна, восковым сиянием озарившая снег. Вспомнился отец. Казалось, ночное светило владеет неким тайным знанием.

Цени каждый миг, ибо жизнь убегает, и очень быстро, говорил отец. Уж он-то про то знал: еще в малолетстве лишился родителей, автокатастрофа отняла брата, по дороге в церковь, оскользнувшись, убилась до смерти любимая сестра. Потом ушла Зоина мать. Жизнь может кончиться вот так, в секунду.

Отец щелкал пальцами: вот так.

В его домике Зоя наряжала елку. После маминой смерти этим занималась она. Поцапались. Слегка. Какой смысл, если в Рождество меня здесь не будет? — фыркал отец. Без елки все не так, отвечала Зоя.

Выйдя на пенсию, Арчи, добропорядочный работяга-инженер, продал свой уютный дом в Данди и приобрел халупу в поселении престарелых, а оставшуюся выручку отдал Зое с Джейком, чтобы они купили собственное жилье. В домишке имелась кнопка для вызова смотрителя, на случай если немощный постоялец грохнется или еще что. Первым делом Арчи сломал звонок. Это унизительно, сказал он.

Да, цени каждый миг.

Но что такое этот миг? Барашек волны, залитой солнцем? Лисий хвост, мелькнувший в зарослях? Метеорит, черкнувший по ночному августовскому небу? Все имеет начало и конец. Невозможно вцепиться в мгновенье, чтоб его остановить.

Подбоченившись, Арчи смотрел, как дочь наряжает елку. Он был из тех, кто в любую погоду носит рубашку с коротким рукавом. Глядя на его смуглые волосатые руки, Зоя понимала, что отец не пижонит: длинные рукава ему мешали, вечно приходилось их закатывать.

С парой дружков по боулинг-клубу на праздники отец отправлялся в Тунис. Утром на такси Джейк отвезет их в аэропорт. Зачем украшать елку, если в Рождество меня здесь не будет, ворчал отец.

— Бывает, никто не видит, как в лесу падает дерево, но ведь при этом оно шумит.

— Ты это к чему?

Зоя понимала: причина в том, что с каждым годом груз воспоминаний становился все тяжелее.

В их семье была особая елка. В смысле, не такая, как обычная рождественская ель. Ее украшали не игрушками, но памятными вещицами. Так повелось с рождения Зоиной старшей сестры, случившегося тридцать четыре года назад. Родители стали вешать на елку вещицы, знаменовавшие важные домашние события: дни рождения, годовщины, семейные праздники. На игольчатых лапах покачивались сувениры, купленные в отпускных поездках, школьные аттестаты и прочие эпохальные вехи. А еще подарочные рождественские безделушки, балетные туфельки, серебряная коробочка с молочными зубами, значок «Умею плавать», пляжные ракушки и камешки, в которых Арчи просверлил дырочки, экзотические амулеты, купленные у лотошников… Для праздничной мишуры не осталось места, ибо елка превратилась в памятную карту дней, проведенных вместе и врозь. На ветках висели мгновения начала и конца.

Воистину это было Древо Жизни, но с каждым годом становилось все больнее видеть его.

Наблюдая за работой дочери, Арчи засунул руки в карманы:

— М-да, мы всего лишь снежинки на сковороде, милая. Снежинки на сковороде.

— Ты не знаешь, что будет потом, — сказала Зоя, украшая браслетом лапу голубой норвежской ели. — Никто не знает.

— В смысле, никто не хочет знать. Никто не желает. Долгий мрачный путь, который одолеваешь, зажмурившись и заткнув уши. Но дело не в том, куда едешь, а в том, что после себя оставляешь. Вот мусульманин…

— Ты уже рассказывал, папа.

Арчи, произносивший слово так, будто на свете был только один мусульманин, упрямо продолжил:

— Вот мусульманин говорит, что человек должен выкопать колодец для грядущих поколений. Мне это нравится. Ей-богу.

Он уже выкопал свои колодцы — построил мосты, за границей руководил возведением двух плотин. Никому не приходилось уговаривать его засучить рукава.

— Никто не знает, — упорствовала Зоя. — Это великая тайна.

— Положим, но…

Зоя ждала окончания фразы, однако за «но» никогда ничего не следовало.

— Возьми свою мать — она тоже в это не верила. Например, кто-то жалуется, что его изводят призраки. Так вот мать твоя обещала: если загробная жизнь существует, она не станет мне являться.