— Это ничего не меняет, Джорлан. Скрепление произойдет, как и было обговорено.
Он резко выдохнул.
— Ты позволишь мне опозорить тебя в Ритуале Доказательства?
Она изучающее оглядела его.
— Ты опозоришь меня?
Жилка забилась на его челюсти. Он не ответил.
— Тогда мы должны посмотреть, не так ли, фил-Герцогина Рейнард.
— Подумайте хорошенько, Маркель. Мы можем избежать всего, если вы бросите меня. Я поговорю с бабушкой, чтобы избежать цены оскорбления.[112]
— Нет, Джорлан. Сделка остается в силе. Ты будешь моим имя-носящим.
— После проведения Ритуала, они никогда не позволят мне быть вашим имя-носящим. — пробормотал он сквозь стиснутые зубы.
— Посмотрим.
— В любом случае, вы не получите никакого удовольствия от меня.
— Как я уже говорила, посмотрим.
Этой ночью Джорлан скакал на своем Кли по холмам и долинам поместья Рейнардов. И мужчина и зверь были безудержны в ночи.
Несмотря на их безрассудное пренебрежение безопасностью они были наперсниками — по двум очень разным причинам.
Сабир, влюбленный в свободу бега, знал, что мужчина предчувствует каждое его движение. Он скакал с ним в струящемся согласии, едином ритме. Этот мужчина был так же неприручен, как и Кли, и он никогда не пытался управлять животным.
И поэтому Сабир был напарником.
Джорлан, воодушевленный полетом, чувствовал то же самое. Он никогда не будет господствовать.
Он был уверен, что Грин откажется до того, как осуществиться Ритуал Доказательства.
Она никогда не пойдет на риск бесчестья.
— Ты знаешь, так будет лучше.
Аня нашла своего внука поздним вечером, сидящим в дальнем углу солара. С тех пор, как Маркель Тамрин уехала раньше, днем, его нигде не могли найти.
Герцогина ожидала этого.
С тех пор, как он был ребенком, когда он был взволнован, он искал одиночества. Только обдумав, он возвращался к обычной жизни.
Она часто раздумывала, а не была бы одинокая жизнь в монастыре намного более подходящей для него. Но это никогда не могло бы случиться по двум очень разным причинам. Он был последним в роду Рейнардов, и он никогда бы не пережил этого. Джорлану было необходимо испытывать все проявления физического мира.
Что-то особенное было в ее внуке.
Что-то нетронутое.
— Лучше для кого? — тихо спросил он.
— Для тебя и для нас, — она скользнула прямо к нему, ее грав-поддержки издавали низкое жужжание. Звук смешивался с тихим шелестом покачивающихся растений, умиротворяющим журчанием фонтана. Это всегда была его любимая комнатой. И она знала почему: сюда был перенесен кусочек внешнего мира.
Джорлан посмотрел прямо на нее. Не в первый раз она поразилась, откуда взялись эти аквамариновые глаза. Насколько она знала, таких у Рейнардов не было. Не было и со стороны его отца.
Она вспомнила, как он родился….
Лорина объявила о схватках, когда они были почти в разгаре. Потуги следовали с ненормальной частотой. Они вторили звуку прибоя за стенами коттеджа, стоящего у океана, куда она приехала рожать. Он втек в жизнь, как ласковая волна набегает на берег. Это были очень быстрые роды.
Ее дочь заметила, что у новорожденного темные синевато-серые глаза, так распространенные у Рейнардов. Но за следующий месяц их цвет стал меняться, озадачивая всех. К тому времени, как малышу исполнился год — время полного оборота Форуса вокруг Аркеуса, его радужки стали искрящегося аквамаринового цвета, так напоминающего воды луны. Они оставались такими и по сей день.
Естественно, семья утаила
Позднее Герцогина размышляла, было ли какое-то в том значение. Казалось, Джорлан стал
Он был загадкой. Джорлан постоянно воевал со своими эмоциями. Аня знала, что у него внутри бьется очень заботливое сердце, сердце, которое он защищал, как будто, если бы готовил себя к опасной буре.
Она глубоко вдохнула. Грин Тамрин была той, кто снимет с него вуаль — со всей заботой. Герцогина вверяла свою надежду, как и человека, которого любила больше всего в этом мире, в умелые руки Маркель Тамрин.
Девочка не разочарует ее. Внутри маленького тела было какое-то бесстрашие.
— Твоя будущая связь с Тамринами гарантирует продолжение нашей линии. — Повторила Аня с убеждением.
— А как же мое счастье, Герцогина? — произнес он так тихо, что она забеспокоилась, слушая его. — Оно не имеет никакого значения?
Аня одарила его взглядом превосходства.
— Ты желаешь ее. Я не слепая.
Джорлан бросил в нее сердитый взгляд.
— Ты многое не можешь скрыть от меня, мой мальчик. И никогда не сможешь.
На его щеке задергался мускул.
— Все будет лучше, чем ты думаешь.
Он сжал зубы.
— Моя свобода исчезнет навсегда!
— Послушай-ка: нет такого понятия как свобода, к которой стремишься вне себя. Все мы ограничены правилами поведения. И пока это так, и ты будешь жить по правилам семейства Тамрин, ты все еще можешь создать свой собственный мир внутри себя.
— Это все совершенно не то, чего я добиваюсь, и ты знаешь это!
— Ты должен выкинуть такие идеи. Я говорила тебе и повторю еще раз: им нет места в обществе. Ты всего лишь принесешь несчастье себе и другим.
Он молча сидел в кресле.
Аня повернулась на поддержках, чтобы уйти.
— Я не согласен с тем, что ты сказал о свободе, бабушка, — заметил он мягким тоном. — У меня нет свободы решать свою собственную участь. Ты решаешь за меня.
— Ты сам бы выбрал то же самое.
С этими словами она покинула комнату.
В связи с ситуацией, связанной с Графой Д’Анбеэ, и Аня и Грин считали, что время ожидания для Ритуала Доказательства и последующих клятв должно быть ограничено.
Они договорились о специальном заседании Септибунала, которого не было в расписании того месяца, которым закрывался Сезона.
Джорлан не был согласен, но хранил свое мнение при себе. Он был уверен, что Грин отменит скрепление, когда они встретятся с Септибуналом. Она не рискнет будущим позором, который последует,
