Иван поднялся и вышел.

После воцарившегося молчания тот же балагур произнес, но уже без веселья:

— Как его, а… Это ведь он своротил немецкий танк возля Дурнихи? Или кто?

Ивана привели к единственному дому, уцелевшему в небольшой деревушке. Речка, блестевшая внизу, и часовенка на горе. Разомлевшая под солнцем роща тянулась по краю деревни. Иван подумал, что, не будь трех конвойных, можно бы смотаться. Но куда бежать?

Небо было чистым, ни облачка, ни гудения самолетов. Только на западе погромыхивало, словно в прозрачной синеве над лесом собиралась гроза.

Ивана втолкнули в низкую комнату. Он увидел ведущие вниз ступени, стены, оклеенные рыжими обоями. Одна обоина отогнулась, и была видна старая газета с портретом Сталина.

За выскобленным столом сидел следователь в лейтенантской форме, невысокий, узкоплечий. На круглом блинообразном лице все было бесцветным и серым: глаза, щеки, редкие волосы на голове. Увидев вошедшего Ивана, он принялся вытирать платком мокрые губы. 'Жабыч', — вспомнилось Ивану.

— А, Латов! Проходи. Дай на тебя поглядеть.

Лейтенант согнал с лица улыбку. Серые глаза его потускнели, точно из них ушла теплая жизненная сила и налилась холодная вода.

— Какой номер полка? Кто командир? Отвечай без утайки, не вздумай финтить. До тебя тут один мне мозги крутил. Но я его быстро выведу.

Оглянувшись на часового, Иван ответил. Назвал майора Щепинова, рассказал о его гибели.

Следователь покрутил головой:

— Не сходится, Латов! Не сходится. Майор Щепинов жив. А про тебя товарищи говорят, что в бою трусил, подбивал бойцов сдаваться в плен.

Голос Ивана зачугунел:

— Кто? Дайте сюда!…

— Руки коротки, Латов! Руки коротки!

— Спросите майора Щепинова.

Глаза следователя сделались прозрачными, почти безжизненными.

— Не командуй тут! Не знаешь, где находишься? Здесь не таких здоровяков обламывали. А у нас к тебе давний, особый счет, ты еще до войны против советской власти агитировал. Верные люди сообщили, какие разговоры антипартийные ты вел. Я за тобой еще до войны охотился. Ну и сейчас себя показал. В бою дал себя окружить, отступил без приказа.

— Какого приказа? — изумился Иван.

— Тут я задаю вопросы.

— Да вы знаете сколько солдат с пустыми винтовками бродит в лесах за Минском. Командиры убиты, патронов нет.

Следователь замахал руками и выскочил из-за стола.

— Ну, ты мне брось панику разводить. Незаменимых людей у нас нет. Одного командира убили — другие найдутся. Вместо того чтобы поднимать воинский дух, ты панику разводишь. За это знаешь, что полагается? Расстрел!

Он бегал по комнате, плевал за печку и беспрерывно курил. Иван стоял строго.

— Немец расстреливает, теперь еще и вы. Кто воевать-то будет?

Лейтенант остановился, пригасил папиросу слюнями и яростно взглянул на него.

— А ты не грози мне, Латов! Защитник выискался! Кроме тебя другие защитники найдутся. По- хорошему — ты давно сидеть должен. Тебе винтовку доверять нельзя. У нас еще до войны на тебя дело заведено. Как ты пролез в армию?

Помолчал, ожидая, что скажет Иван. Даже довольство промелькнуло в глазах от сознания полной своей власти над этим человеком. Однажды, упустив Ивана, он уже получил нагоняй от начальства. И теперь хотел отомстить. Не случись промашка с Латовым, в его петлицах был бы уже третий кубарь и другая должность. Но, видно, судьба к нему милостива. Любой часовой по его знаку изрешетит арестованного окруженца. И никто не будет держать ответ. Разве жизнь арестованного чего-нибудь стоит?

— Нет, Латов Иван, — произнес он с ухмылкой. — Твоя песенка спета. Что ты делал в тылу у немцев, известно. Показания на тебя есть! — Он хлопнул ладонью по разложенным на столе бумагам. — Трибунал будет разбираться. Если, конечно, ты доживешь до трибунала…

Иван опустил руки, расслабился, что делал всегда непроизвольно в минуту опасности. Похоже, лейтенант решил расправиться с ним тут. Вскинутая винтовка часового качалась в двух шагах. В прыжке до нее можно было дотянуться. А значит, незачем прятать глаза и молчать, как утопленник.

— Тебя с нами не было, когда мы немца сдерживали, — негромко сказал он и поглядел зло. — Ты бы вопросов не задавал.

Михальцев пропустил колкость мимо ушей и вдруг рявкнул, косо глянув на часового:

— Руки назад! — И добавил тише: — Кажется, я не разрешал на 'ты'. Потому что судьбы у нас разные. Тебя ждет тюрьма или вышка. Если побежишь, может, и обратно до сарая не доведем. А я надеюсь дослужиться до генерала. И чем больше таких, как ты, ликвидирую, тем скорее надену генеральские лампасы. Усек? Руки назад!

Иван разомкнул руки и шагнул к столу. Ненависть черной волной залила глаза, и в этой черноте, казалось, плавало круглое, мучнистое лицо с мокрыми губами. Потом лицо завизжало и исчезло. Следователь отбежал в угол избы и вырвал пистолет из кобуры.

— Часовой! Назад…

Пригнувшись, Иван ждал выстрела и готовился его предупредить. Терять было нечего.

За окном затарахтел грузовик. Но звук был погуще, чем у обычной полуторки. Дверь отворилась, и часовой, хватаясь за грудь, просипел:

— Немцы!

Следователь почему-то сунул пистолет в кобуру. Откинув часового, Иван бросился к выходу. Через два пепелища за черными трубами остановился длинный грузовик. Через борта высыпали вражеские солдаты. Некоторые, выпрямившись, постреливали по сторонам.

Оставалась секунда, когда под нехожеными будыльями можно было отползти в дальний угол сада. Иван распластался по земле, выбил кулаком доски в заборе и добрался до орешниковых зарослей.

Резкий металлический звук заставил оглянуться. Двое немецких солдат стояли с автоматами наизготовку возле сарая. Третий сбивал железякой замок на воротах. Иван представил лежащих безоружных бойцов и помертвел от бессильной ярости. Опомнившись, начал отходить. Он не видел, как выглянувший из дома часовой был убит. Оставшийся без охраны Жабыч заметался по комнате. Опять расстегнул кобуру. Здоровенный немец, переступив порог, стрельнул в метнувшуюся фигуру, промахнулся. Выбил пистолет из тонкой руки. Потом сграбастал тощего лейтенанта широкой ручищей за шиворот и выкинул, как щенка, в раскрытую дверь.

Ни растерявшимся особистам, ни безоружным бойцам, запертым в сарае, не было ведомо, что немецкая часть, захватившая несколько сгоревших деревень, замкнула кольцо вокруг белорусской столицы, находившейся еще недавно в глубоком тылу. Чтобы пройти от границы до российской глубинки, армиям вермахта понадобилось меньше пяти дней.

Падение Минска решило судьбу командующего и всей верхушки Западного фронта. Разгром продолжался. И ни желание, ни настроение, ни опыт Павлова ничего не значили. Ход событий определяли вещи более долговременные, незыблемые, где как бы накапливались не зависимые от воли человека стихийные силы. Среди них — несомненное превосходство немецкой стратегии, немецкого военного мышления. Не отдельно фон Бока, Геринга или даже Гитлера, а всей веками копившейся наступательной германской концепции. Русским генералам еще предстояло учиться. Воздушная война над Ла-Маншем