— он появился вновь. Уже в мундире, с генеральскими звездами. Не побоялся.

— Я выяснил, ты мне не звонила.

— А зачем?

— Чтобы знать. Мой адъютант предупрежден и доложит о твоем звонке в любое время суток.

— Даже домой?

— А разве нам надо что-либо скрывать? Не от кого! Кроме Люси.

— Что же она вам сделала? Я вот думаю…

— Ты еще так молода, что лучше не думай. Когда полюбишь и любимый человек предаст тебя, я смогу объяснить.

— У меня уже было такое.

— Нет, ты слишком молода, чтобы понять.

Рассмеявшись, Надежда поймала взгляд генерала. Уж очень он отгораживался своим опытом и возрастом. Это ее забавляло.

— Я уже побыла замужем, Дмитрий Григорьевич, — тихо сказала она.

Он остановился, пораженный.

— Не может быть.

Ей удалось ответить весело, утвердительно, озорно:

— Да!

— А где муж? — спросил он испытующе.

— Не знаю. И не интересуюсь. Мы разошлись. Еще до того, многозначительно договорила она. — Теперь это военный моряк. Кажется, подводник. Он все время на подводные лодки рвался.

— Там же ад!

— А кто об этом думает в молодости? Туда, где трудно! Был призыв. Он и пошел. Но это слухи. Ни одного письма я не получила. Да и зачем писать разведенной жене?

— Ну, не из-за любви же к подводным лодкам он разрушил семью?

— Нет, конечно. С отцом не поладил. А я не помогла. Или, может быть, я не дала ему в любви того, чего ждал? Что я, девчонка молоденькая, в этом понимала? Теперь, наверное, я бы удержала…

Дмитрий Григорьевич покинул ее совершенно потрясенный. Эта девочка внезапно заняла прочное место в его жизни. Неположенное. Необъяснимое.

Встреча с Надеждой, которую Михальцев так долго ждал, убедила окончательно, что по своей воле она никогда к нему не придет. Значит, оставался страх. 'Ну, я ей покажу!' — целый день проговаривал он мысленно. Хотя при этом все время делал поправку на капитана Струкова.

За промашку с деревенским трактористом Струков задержал очередное звание. Поэтому с Надеждой бывший друг и обожатель повел себя аккуратнее. Пылая местью, он все же решил не докладывать начальству заранее, а поставить перед фактом, когда Надежда будет сломлена. Такой фокус еще предстояло проделать. Он не зря числился по ведомству особо важных дел. Соответствующие документы были подготовлены заблаговременно. Включая ордер на обыск и арест. Для этого Михальцеву потребовалось просто впечатать имя и фамилию в чистый бланк с подписью Струкова и печатью.

Теперь время захвата зависело не от Жабыча, а от подходящего момента.

— Капитана-то Струкова переводят в Москву? — интересовался он ежевечерне.

На третий день пришла долгожданная весть: Струков сдает дела.

Жабыч не помнил себя от радости. В этом заключалось тоже благоволение судьбы. Однако везуха сказывалась не во всем. Пять часов ушло на бесполезное совещание насчет готовности к войне. Все докладчики по этому вопросу втирали очки. А во время перекуров, наоборот, говорили, что Россия никогда — во все века — не была готова к войнам. Кроме Куликовской битвы.

Еще сутки пропали. Вернувшись после совещания в кабинет, Жабыч потянулся за папиросой. Но курить не стал. Слишком легко и хорошо дышалось. Какая война? Когда солнце так парит и небо голубое. И ласточки кружат высоко. значит, будет вёдро…

Как только Струков отбыл из управления, Жабыч вызвал водителя черной 'Маруси', хмурого, неразговорчивого парня, с которым ездил последнее время. Третьего брать не стал. Это бы означало мгновенное разглашение тайны. Решил поручить арест водителю, так как сам не представлял, как будет смотреть в глаза Надежде.

Однако вышло все просто и несуразно. Сам бегал по этажам больницы, где Надя временно работала сестрой. В конце концов оказалось, что она дежурила в ночную смену и ушла после девяти. Чтобы получить эти простые сведения, ему пришлось опросить десяток людей. Не требовалось много воображения, чтобы представить, как медперсонал больницы копошится, словно растревоженный муравейник. Но по крайней мере, Надежда этого не узнает.

Вперившись злыми глазами в больничные ворота и покусывая длинную мокрую губу, Жабыч велел ехать к ее дому.

Искупавшись в утренней студеной реке и высушив волосы, Надежда медленно поднималась по тропинке. Она привыкла не одеваться. Мокрый купальник спрятала, как обычно, в сумку, надеясь, что платье, теплое и плотное, надежно защитит ее от посторонних взглядов. Да и глядеть было некому. Как белый факел она двигалась среди зеленых буйных трав, срывая душистые головки клевера и высасывая из цветков прохладные медвяные капельки. Заботы отошли, она была в эти минуты вполне счастлива. Уже придумала, как ляжет в постель, укроется, а прежде распахнет окно, чтобы медвяный клеверный ветер с полей и прибрежных зарослей врывался в комнату.

Так никого и не встретив, она дошла до дома, развесила купальник на веревочке и, подойдя к кровати, плюхнулась поверх одеяла. Ночное дежурство ее утомило. Но каким восхитительным показался отдых! Истома и чистота накатили такой усыпляющей волной, что она мгновенно заснула. И даже во сне испытывала наслаждение от холодной реки и солнечного тепла.

В какой-то момент в сновидениях мелькнул Иван. Он рубил, рубил дрова. И жили они в новом доме, о котором давно мечтали. Потом она поняла, что это не Иван рубит дрова, а стучат в дверь.

Она стремительно поднялась и, все еще находясь на грани между явью и сновидениями, не спрашивая, открыла дверь.

Не решаясь подняться на крыльцо, стоял с виноватой улыбкой Дмитрий Григорьевич.

— А я не слышала вашей машины! — сказала она, скрыв за веселым видом охватившие ее усталость и разочарование. Иван еще держался в памяти, сохраняя любовный настрой. — Я с ночной смены. Да вы проходите!

Дмитрий Григорьевич вошел, приблизился к столу и разложил принесенные пакеты.

— Машину я ставлю на пустыре. Зачем привлекать внимание? К вам! Не ко мне. Я не боюсь. А вы молодая, красивая. Вся жизнь впереди.

Чего она терпеть не могла, так это красивых бодрых слов и обещаний, которые никогда не сбывались. Ей не хотелось в таком тоне поддерживать разговор.

— Кто знает, что у нас впереди, Дмитрий Григорьевич? — сказала она с досадой.

Он смешался. Удивительно это было наблюдать в крепком и сильном мужчине. Генеральский мундир вообще возносил его на недосягаемую высоту. И неуверенность в нем казалась тем более непонятной и удивительной. Надежда почувствовала жалость, раскаяние и подумала, что приезд Дмитрия Григорьевича ей небезразличен. А это уже было странно.

Буйная майская весна перемешала все чувства. И Надежда сознавала временами, что заряжена какой-то необыкновенной энергией. В самых тайных мыслях, которые залетали случайно и, однако, в немалой степени определяли ее натуру, характер, манеру поведения, в этих тайных мыслях она могла вообразить близость между ними. Другое дело долгий путь от фантазий к действительности. Из рассказов тетки и собственных наблюдений она поняла, что Дмитрий Григорьевич принадлежит к такому типу