как и взять аккорд на изумительном, инкрустированном серебром рояле, украшавшем его гостиную. С ним произошла перемена. Казалось, что полнота его, обычно наводившая на мысль о раздувшемся до крайней степени от самодовольства воздушном шаре, как-то уменьшилась, съежилась. Тогда я не обратил на это внимания, думая, что мне показалось, однако это было так; перед смертью он стал просто кожа да кости. На ногах у него были старые домашние туфли, и он курил коротенькую глиняную трубочку.

— Ну, — сказал я, — все сошло хорошо.

— У всех все сошло хорошо, — проворчал он. Он сидел, склонившись к огню, и, хотя погода была теплая, вытянул руку к пламени. — Теперь разве что мне осталось сойти — в мир иной, все только этого и ждут. Тогда все будет в порядке.

— Не думаю я, что они ждут вашей смерти, — ответил я, смеясь.

— Ты хочешь сказать, — откликнулся он, — что я —.курица, которая несет золотые яйца. Да, но знаешь, яйца бьются, да и много бывает испорченных.

— Зато из остальных вылупляются замечательные цыплята, — возразил я. Мы что-то совсем запутались в этом сравнении; так обычно и бывает в разговоре.

— Вот если бы я помер на этой неделе, — произнес он — и замолк, считая в уме, — я бы стоил, грубо говоря, парочку миллионов. А в будущем году в это же время я уже, может буду должен с миллион.

Я сел против него.

— А к чему рисковать? — предложил я, — Вам-то точно хватит. Почему бы не уйти на покой?

Он рассмеялся.

— Думаешь, дружок, я этого себе не говорил — уже тысячу раз? Не могу; я игрок. Самое раннее мое воспоминание — это, как я играю в пристеночек. Есть люди, Пол, — сейчас они умирают в работных домах, а когда-то я их хорошо знал; иногда я их вспоминаю и думаю: лучше бы и не знал вовсе, — которые в любой момент могли все бросить и иметь тысяч двадцать в год. Пойди я к любому из них и предложи хотя бы сотню фунтов, он бы тут же на все накупил акций, не успей я отвернуться, и отправился бы с ними играть на Треднидл-стрит. У нас это в крови. Я и на смертном одре буду играть на бирже, и так и отправлюсь на тот свет, с телеграфной лентой в руке.

Он поворошил в камине. Взметнувшееся пламя озарило комнату.

— Но пока я туда не собираюсь, — рассмеялся он, — а когда соберусь, то буду самым богатым человеком в Европе. Главное — чтобы голова работала, вот мой секрет. — Наклонившись ко мне, он перешел на шепот. — пьют они, Пол, — они так пьют!.. Все в головах у них путается, на тыщу вопросов надо ответить за пять минут. И все время — тик-так, тик-так, часы-то стучат. Эти акции упали, те поползли вверх. — То одни слухи, то другие. Здесь можно состояние потерять, а здесь приобрести. И все за одну секунду! Тик-так, тик-так, будто гвозди в гроб заколачивают. Боже! Хоть бы пять минут спокойно подумать. Захлопнуть дверь, запереть на ключ. Бутылочку достать. Вот тебе и конец. Пока от этого удерживаешься, все в порядке. Ясный, холодный ум, быстрая реакция — вот в чем секрет.

— Да стоит ли это того? — поинтересовался я. — Уж вам-то всего хватает.

— Власть, Пол. — Он хлопнул по карману брюк, и золотые и серебряные монетки там весело зазвенели — Вот что правит миром. Мы, Хэзлаки, пойдем в гору, короли с принцами нам в кумовья набиваться станут, а мы их будем за ухом чесать, да по спине похлопывать — почему нет? И раньше так бывало. Мои дети, дети старого Ноэля Хэзлака, сына уайтчепельского мясника! Вот моя родословная! — Он снова хлопнул по своему звонкому карману. — Мой род древнее ихнего! И он наконец вступает в свои права! Деньги — тот, у кого они есть, — вот настоящий король! Это наш род правит миром — род тех, у кого есть деньги; и я возглавляю его.

Огонь в камине угас, и комната окуталась мраком. Некоторое время мы помалкивали.

— Правда, тихо? — сказал старый Хэзлак, подняв голову.

Слышен был только треск углей в камине.

— Теперь, наверно, всегда так будет, — продолжал Хэзлак. — Моя-то старуха ложится сразу после ужина. Раньше-то, пока она была тут, все было по-другому. Как-то все было на месте — и дом, и лакеи, и все прочее, — пока она была в центре. Теперь, когда она уехала, старушке страшно. Она хочет убраться подальше. Бедняжка Сюзанна! Маленький деревенский трактирчик, где она хозяйничает, а я суетливо копошусь за стойкой — вот чего ей надо, бедной моей старушке.

— Но вы же будете их навещать, — сказал я, — да и они станут приезжать к вам.

Он покачал головой.

— А на кой черт я им сдался? Что же я буду путаться у них под ногами? Я человек простой, и с какой стати мне строить из себя аристократа? На это-то у меня ума хватает.

Я засмеялся. Мне захотелось утешить его, хотя я и понимал, что он прав.

— Так ведь и дочка ваша — девушка простая, — сказал я.

— Ты так думаешь? — ухмыльнувшись, спросил он. Н-да, не высокого ты о ней мнения. Когда-то была у меня дочурка… фаршируешь, бывало, колбасу, а она повиснет у тебя на шее и визжит: «Ах, ты, поросеночек мой». Тоща ей плевать было на то, что за слова у меня с языка слетают, или что у меня руки вечно сальные Жили мы в Уайтчепеле, Я был мясником, она — мясниковой дочкой. Так бы мы и жили, пока бы я не окочурился. Так нет же, взбрендило мне сделать из нее леди. Леди-то из нее получилась, да вот дочурки у меня не стало. Отдал ее в школу и чувствую — чем больше учится, тем больше меня презирает. Она-то не виновата, сам дурак. Захотел сделать из девчонки леди — вот и получи! Но порой она меня бесила. Ишь, барыня какая выискалась! Забыла, чей хлеб ешь? Я понимал, что осади я ее, и она опять станет моей дочкой, не осада — все потеряно. Обидно мне было. Вернуть ее было еще не поздно. Но и сам- то я хорош. Ладно, думаю, вернется она ко мне, будет, как я, замуж выйдет за такого, как я, детишек нарожает таких же, как я. Так я же таких, как я, терпеть не могу? Зачем мне все это? А за все надо платить — что хотел, то и получай. Сколько заплатил, — столько и заплатил, раз хлопнул но рукам, значит, дело сделано. Но заплатил, скажу тебе, немало. Он встал и выколотил трубку.

— Позвони в колокольчик, Пол, — попросил он. — Пусть зажгут свет и принесут что-нибудь выпить. Не обращай на меня внимания. Что-то сегодня накатило.

Прислуга замешкалась. Он положил мне руку на плечо; на этот раз она показалась мне тяжеловатой.

— Бывало, Пол, я всё страдал, — сказал он. — А ну как вы поженитесь? Н-да, думаю, ну и зятек мне достанется. А ведь поженись вы, она была бы мне хоть чуточку поближе. Да тебе-то такое, небось, и в голову не приходит.

Об ужинах, что старый Делеглиз давал по воскресеньям, написано немало, и написано людьми сведущими. Готовил старик сам: облачившись в безукоризненно чистый поварской халат, он хлопотал на огромной кухне, снуя вокруг плиты; пунцовое от жары лицо его выражало озабоченность; гости терпеливо ждали, рассевшись вокруг большого дубового стола, где сверкал хрусталь и блестело серебро; Мадлен, древняя старушка в белоснежном чепце — его бывшая бонна — проворно расставляла приборы. Гости переговаривались шепотом, но вот наступал кульминационный момент; их глазам являлся старый Делеглиз, сияющий от сознания собственного триумфа; в руках он победоносно сжимал кастрюлю, из которой валил пар, наполняющий комнату пикантным ароматом; робкий шепот мгновенно, как в «Лунной сонате», переходил в оглушительный рев. Гостями его были люди, чьи имена в те годы не сходили с уст образованной публики не только Британии, но и других стран (кое-кого помнят и сейчас) Художники, музыканты, актеры, писатели, ученые — их анекдоты, остроты, афоризмы, номера, которые они выкидывали, достаточно хорошо известны любителям мемуаров и жизнеописаний, и если сегодня их эпиграммы могут показаться менее блестящими, а их выходки — менее остроумными, чем они казались нам, то это лишь потому, что с годами понимание того, что считать смешным, меняется, — как меняется все.

Не стану утомлять тебя, любезный мой читатель, описанием того, что и так везде можно прочесть. Ограничусь лишь кратким изложением собственных взглядов на эту изысканную публику. Для нашего же