почувствовал себя лучше.
— Противный мальчишка! — крикнула она. — Противный, противный мальчишка!
Это очко, надо признать, было в ее пользу. Мне было абсолютно все равно, считает она меня противным или нет, но в девятнадцать лет не хочется слыть мальчишкой.
— Я не мальчишка, — объяснил я.
— Нет, мальчишка, — заявила она, — гадкий мальчишка!
— Если вы снова будете драться, — предостерег я, так как ее внезапное движение указывало на такую возможность, — то я вас опять поцелую! Я не шучу.
— Уходите из комнаты! — скомандовала она, указав своей тощей рукой на дверь.
Я и не хотел оставаться. Я собирался уйти с достоинством, максимально возможным при данных обстоятельствах. |
— Мальчишка! — прибавила она.
Тут я повернулся.
— Вот теперь я не уйду! — ответил я. — Не уйду, и все.
Мы стояли, свирепо уставившись друг на друга.
— Что вы вообще здесь делаете? — требовательно спросила она.
— Я пришел к мистеру Делеглизу, — пояснил я. — Вы, я думаю, мисс Делеглиз. По-моему, вы не умеете встречать гостей.
— Кто вы такой? — спросила она.
— Я — мистер Гораций Монкриф, — ответил я. В то время я пользовался обоими своими именами, особенно не задумываясь, но «Гораций Монкриф» мне показался более внушительным и подходящим для такого случая.
Она фыркнула.
— Знаю я. Вы горничная. Вы мусор заметаете под коврики.
Вот это уже была тема, к которой в тот период я относился довольно болезненно. Крыть было нечем, но ведь в принципе мы с Дэном могли себе позволить завести прислугу. Мне терзало душу то, что в угоду глупой прихоти старого Делеглиза я, будущий Диккенс, Теккерей и Джордж Элиот, а также Кин, Макреди и Фелпс в одном лице, должен был заниматься домашними делами. Особенно в это утро, когда только что началась моя блестящая литературная карьера, ненормальность такого положения вещей предстала передо мной самым вопиющим образом.
Но вообще-то, откуда ей известно, что я заметаю мусор под половик, что таков мой метод? Неужели они с Дэном обсуждают и высмеивают меня за моей спиной? Какое право имел Дэн раскрывать секреты нашего menage[34] малолетней школьнице? А может, это не он? Может, это она сама разнюхала, сунув свой курносый нос в чужие дела? Жаль, не было у нее матери, которая могла бы ее хорошенько отшлепать и научить правильному поведению.
— Куда я заметаю мусор, вас не касается, — отвечал я с напором. — То, что я вообще его подметаю, — это по вине вашего отца. Разумная девушка…
— Как вы смеете осуждать моего отца! — перебила она, сверкая очами.
— Давайте прекратим этот разговор, предложил я, разумно и с достоинством.
— Да, уж лучше бы вам прекратить! — отрезала она.
Повернувшись ко мне спиной, она принялась подбирать шпильки — их было, наверно, около сотни. Я помог ей, подобрав штук двадцать, и вручил их ей с поклоном — пусть не очень глубоким, но этого и следовало ожидать. Я хотел показать, что ее дурной пример не сказался на моих собственных манерах.
— Прошу простить меня за причиненное беспокойство, произнес я. — Это вышло случайно. Я зашел, думая, что здесь ваш отец.
— Когда увидели, что его нет, могли бы и выйти, — ответила она, — а не прятаться за картиной.
— Я и не прятался, — объяснил я, — Просто этот мольберт стоял на дороге.
— И вы там встали и подсматривали за мной.
— Ничего другого не оставалось.
Она оглянулась, и глаза наши встретились. У нее были искренние серые глаза. В них плясали веселые огоньки. Я рассмеялся.
Тогда рассмеялась и она: весело и задорно, как раз так, как можно было ожидать.
— Могли хотя бы кашлянуть, — с укоризной сказала она.
— Интересно очень было, — взмолился я.
— Да уж, пожалуй, — согласилась она и протянула мне руку, — Я вам не сделала больно? — спросила она.
— Сделали, — ответил я, беря ее руку.
— Я была очень расстроена, — сказала она.
— Это было видно, — подтвердил я.
— Через неделю я иду на бал, — объяснила она, — на взрослый бал, и должна быть в платье. Вот я и хотела посмотреть, справлюсь ли со шлейфом.
— Ну, откровенно говоря, нет, — сказал я.
— Знаете, как трудно.
— Научить вас? — предложил я.
— А вы-то что об этом знаете?
— Мне каждый вечер приходится это видеть.
— Да, точно, вы же на сцене играете. Научите.
Мы подоткнули разорванную юбку, подогнав ее фигуре с помощью булавок. Я показал, как держать шлейф, и мы принялись вальсировать под мелодию, которую я напевал.
— Не надо считать шаги, — посоветовал я, — это мешает слышать музыку.
— Я не очень хорошо танцую, — кротко призналась она. — Я вообще ничего не делаю хорошо — разве что играю в хоккей.
— Старайтесь не насыпать партнеру на ноги, это очень серьезный недостаток.
— Я стараюсь, — пояснила она.
— Дело в практике, — заверил я.
— Скажу Тому, чтобы он со мной занимался по полчаса каждый вечер, — сказала она. — Он чудесно танцует.
— Кто это — Том?
— Мой отец.
— А почему вы зовете отца — Том? Это Звучит неуважитеяьно.
— А ему нравится; и ему это больше подходит, чем «отец». Он не очень-то похож на настоящего отца — делает все, что я хочу.
— Так это же хорошо.
— Нет, это очень плохо — так все говорят. Если подумать, конечно, не так надо воспитывать девочек. Я ему говорила, но он только смеется — говорит, что иначе не умеет. Хорошо было бы, если бы вышел толк. Сейчас лучше?
— Да, немного. Не надо так уж следить за этим. На ноги себе не надо смотреть.
— Если я не буду смотреть, они пойдут не туда. А сейчас и вы мне на ногу наступили.
— Да. Простите, Трудно этого не сделать.
— Я шлейф правильно держу?
— Не надо за него так цепляться, словно вы боитесь, что он убежит. Никуда он не денется. Держите его изящно.
— Как трудно быть девушкой.
— Ничего, привыкнете.
Танец закончился.
— А что дальше делать — сказать спасибо?
— Да, только любезнее.
— А он что должен делать?
