его от глаз. Креслице жалобно скрипнуло.

И потом, в течение всего вечера, этот горемычный предает мебели настойчиво оповещал всех о своих страданиях, что несколько докучало. При каждом вздохе миссис Селларс кресло испускало тяжелый стон. Были моменты, когда оно буквально визжало. Цо я последовать предложению миссис Селларс не мог, так как свободных стульев не было, а принести и поставить еще один было некуда. Молодой человек, глаза у которого слезились, сидевший позади меня между полной молодой дамой с одной стороны и худой — с другой, поднялся и предложил мне свое место. Мисс Селларс представила его мне как кузена Джозефа такого-то, и мы пожали друг другу руки.

Этот самый Джозеф заметил, что сегодня, когда не шел дождь, погода была прекрасная, и выразил надежду, что назавтра будет либо сухо, либо сыро; после этого худая молодая дама, шлепнув его по руке, восторженно спросила у полной молодой дамы, не круглый ли он дурак; на что полная молодая дама ответила, с чрезмерной, на мой взгляд, суровостью, что уж таким он уродился. На это худая молодая дама сообщила, что именно такие соображения заставляют ее сдерживать свои чувства, когда на нее нападает искушение ответить на «злобные, завистливые выходки» полной молодой дамы.

Разгоравшийся было скандал удалось погасить в зародыше благодаря расторопности мисс Селларс, которая воспользовалась тем, что полная молодая дама на мгновение потеряла дар речи, и представила меня обеим девушкам. Они тоже оказались кузинами. Худая девица сказала, что «слыхала обо мне», и тут же ею овладел непреодолимый приступ смеха. Джозеф со слезящимися глазами попросил меня не обращать на это внимания, объяснив, что с ней это происходит каждый вечер, с без четверти до половины, кроме воскресений и праздников. Она уже все принимала от этого, что только можно, но безрезультатно, а сам он советовал ей не сдерживаться, раз уж такое дело. Толстая девушка, воспользовавшись предоставившейся ей возможностью, заметила светски, что тоже «слыхала об вас», отчетливо произнеся «об». Еще она заметила, что сюда далеко идти от моста Блэкфрайерс.

— Это смотря с кем идти. Спорим, им долго не показалось.

Реплика исходила от громогласного краснолицего мужчины, сидевшего на диване рядом с несколько меланхоличного вида женщиной, одетой в ярко-зеленое. Эти двое, как я выяснил, были дядюшка и тетушка Гуттон. Позже, по одному оброненному замечанию насчет государственных ограничений продажи денатурированного спирта, поспешно замятому, я понял, что они занимались торговлей керосином и краской.

Мистер Гуттон был большой шутник. Заметив, что я раскраснелся из-за духоты в комнате, он поздравил свою племянницу с тем, что у спутника ее такая горячая кровь.

— Очень пригодится нашей Розине, — проорал дядя Гуттон, — а то она все жалуется, что у нее ноги холодные.

Тут долговязый молодой человек попробовал протиснуться в комнату, но оказалось, что вход ему преграждает плотная, приземистая фигура слезливого Джозефа.

— Ты не толкайся, — посоветовал слезливый молодой человек, — мог бы и потише пройти.

— А почему бы тебе не убраться с дороги? — огрызнулся долговязый, в пиджаке, но агрессивный по- прежнему.

— Может, скажешь куда? — спросил слезливый Джозеф, и не без оснований. — Ты скажи, может, мне на газовый рожок влезть?

— Когда я был молод, — проревел дядюшка Гуттон, — девушкам обычно находилось место, даже если стульев не хватало.

Намек был воспринят с неодинаковым одобрением. Слезливый молодой человек усадил худую девушку себе на колени и, не обращая внимания на ее попытки вырваться и звуки оплеух, героически удерживал.

— Теперь Рози, — прокричал дядя Гуттон, который, по-видимому, возвел себя в ранг церемониймейстера, — не стой так, детка; ты устанешь.

Предоставленная сама себе, моя нареченная, думаю, избавила бы меня от этого; но дядю Гуттона, попавшего на представление любовной комедии, не так-то легко было лишить части зрелища, а так как зрители были на его стороне, то оставалось только смириться. Я уселся и под аплодисменты водрузил пышнотелую и тяжелую Розину себе на колени.

— До свиданья, — обратился ко мне слезливый молодой человек, поскольку прелестная Розина совершенно скрыла меня из виду. — Еще увидимся.

— Я тоже была пухленькая до свадьбы, — заметила тетя Гуттон. — Пухленькая такая — прямо пышечка.

— И неважно, сколько человек ест, — сказала Селларс-мать. — Вот я, к примеру, ем, как воробышек, а ноги мои…

— Хватит, мама, — резко перебила ее Селларс-дочь.

— Я только хотела сказать, дорогая…

— Все и так знают, что ты хотела сказать, мама, — отрезала мисс Селларс. — Мы и раньше это слышали, и никому это не интересно.

Миссис Селларс замолкла.

— Когда много работаешь, тогда ты и худой, я-то знаю, — отозвался долговязый молодой человек, с обидой в голосе. Тут меня ему и представили, он оказался мистером Джорджем Селларсом.

— Виделись уже, — коротко поздоровался он.

За ужином, который миссис Селларс, снова будто повторяя урок, назвала «тра-пе-зой», с ударением на «е», я сидел между мисс Селларс и худощавой девушкой, а напротив нас — тетушка и дядюшка Гуттон. С одобрением было отмечено, что голодным я не казался.

— Нацеловался, небось, вволю перед ужином, — предположил дядя Гуттон, набив полный рот жареной свинины с огурчиками. — Питательная это штука, поцелуи! Вот, поглядите на мать да на меня! Только этим и живем.

Тетушка Гуттон вздохнула и заметила, что всю жизнь плохо ест.

Слезливый молодой человек, заметив, что никогда еще не пробовал поцелуев, — что было встречено взрывом хохота — сказал, что он не прочь рискнуть, если худощавая девушка передаст ему один, хотя бы маленький, поцелуйчик.

Худощавая девушка возразила, что, раз уж он не привык к роскошной жизни, это может ему повредить.

— Один всего, — умолял слезливый молодой человек, — вот к этим шкварочкам.

Худощавая девушка прежде тщательно вытерла губы, а затем, под возобновившиеся аплодисменты, снизошла к его просьбе.

Слезливый молодой человек подвигал губами, причмокивая с видом гурмана.

— Неплохо, — вынес он свой вердикт. — Словно луку наелся.

Грянул новый взрыв смеха.

— А Полу, что, ни одного так и не достанется? — выкрикнул дядя Гуттон, когда смех утих.

И в полной тишине, чувствуя себя несчастным, как никогда в жизни, я получил сочный и звучный поцелуй от любезной мисс Селларс.

— Сразу лучше стал выглядеть, — заметил довольный дядя Гуттон. — Так он и растолстеет, того и гляди.

— Сразу много не надо, — посоветовал слезливый молодой человек. — Похоже, желудком он слаб.

Думаю, если бы ужин продолжался подольше, я бы все-таки попробовал сбежать и вырваться на улицу. Я уже начал обдумывать такой шаг. Но тут мисс Селларс, взглянув на часы, объявила, что нам пора идти, за что я был готов расцеловать ее без принуждения, и, будучи решительной молодой леди, сразу встала и начала прощаться. Поползновения удержать нас из вежливости она отметала, пользуясь при этом моей горячей поддержкой.

— Не надо вас домой проводить? — предложил дядя Гуттон. — Страшно вам одним не будет, а?

— Ничего страшного, — заверила его мисс Селларс.

— Пожалуй, что ты права, — согласился дядюшка Гуттон, — насколько я вижу, он не такой уж яростный и неукротимый.