Пригласили и меня. Я спросил Ельцина: почему он нарушает Конституцию и не определяет судьбу закона?

— Это не закон, а анти-закон, — сильно возбудился Борис Николаевич. — Я не хочу о нем говорить.

Вот такая краткая аргументация. Но другой его оценки нашего документа мы, понятно, не ожидали. А рассчитывали только — и в очередной раз напрасно — на выполнение Ельциным своих конституционных обязанностей.

Олигархи — существа мстительные, как одногорбые верблюды. Те гоняются за обидчиками, пока не заплюют, не затопчут. Непрестанно «мочили» меня за противостояние с их хозяевами щелкоперы ОРТ и особенно НТВ. Редкая еженедельная программа «Итоги» обходилась без словесных плясок вокруг моего имени.

Я дал большое — на полосу — интервью газете «Российские вести», где назвал стратегические просчеты Ельцина и обозначил некоторые пути выхода из глубочайшего кризиса. В основном, это интервью и полоскали в эфире. Подавалось так, будто я, многолетний соратник Бориса Николаевича, отвернулся от него и затеял свою игру. Какую? Решил сам идти в президенты, о чем свидетельствовала газетная публикация. Мол, всеохватное интервью — это моя президентская программа.

Олигархи полагали, что я мог вернуться в правительство, а лишний геморрой им был ни к чему. Раскрытием «тайных» планов «коварного сподвижника» они рассчитывали вбить клин между Ельциным и мной, потому что не было у Бориса Николаевича врагов смертельнее, чем те, кто хотел занять его место.

Бог оберегал меня от дурацких мыслей о посягательствах на царские покои. И возвращение в правительство однозначно не могло состояться. Олигархи ошибались, связывая нас по-прежнему с Ельциным — мы ведь о своих взаимоотношениях не распространялись. Я сам вбивал клин за клином между президентом и собой — о некоторых моментах рассказал в этой главе.

Как терпят друг друга какое-то время несовместимые семейные пары — до окончательного разрыва, — так могут идти рядом политики с несхожими взглядами. До поры, когда между ними начнет пробиваться уже не искра, а пламя. Тем более, если политики находятся на разных орбитах.

За семь лет совместной работы, начиная с МГК КПСС, я видел, как удалялся от себя, первоначального, Борис Николаевич — все дальше и дальше. Так мне казалось тогда.

Теперь я думаю, что все было наоборот. Полицедействовав, не раз поменяв свое обличье ради достижения или сохранения власти, он в конце концов вернулся к себе, первоначальному, к своей сути, заложенной в него еще при родах.

У нас с ним не был брак по любви — из себя мне не пришлось выдавливать Ельцина по капле. Я ему нужен был для создания его светлого образа (каюсь, порой старался больше, чем надо). А также — в других косметических целях, поскольку влияние на журналистов имел и мог уговорить их не показывать Бориса Николаевича в невыгодном ракурсе. (В Киргизии, например, во время саммита глав СНГ в 92-м он пришел на открытие Российского университета, назюзюкавшись в стельку: охранники с Бурбулисом подпирали его со спины и боков. И камеры всех мировых телекомпаний долго любовались экзотической для них сценой. Я попросил журналистов пощадить даже не Ельцина, а Россию — вымарать позорные кадры: лидера скосило восточное гостеприимство. Все вошли в положение — ни одна телекомпания не показала пьяного Бориса Николаевича в Бишкеке. Он это ценил).

А я, уже будучи в правительстве, стал воспринимать его как данность, от которой некуда деться: если зима, то неизбежны морозы, метели, и надо все равно делать свою работу с учетом погоды. От теплого нашего товарищества начальной поры не осталось следа. Мы расходились в разные стороны. Для всех российских вождей полезно отвлекаться от лицезрения своего отретушированного облика на подвластных телеканалах и почаще заглядывать внутрь себя. Понятно, что эстетического удовольствия от этого мало, но для того и нужны санитарные дни — освободиться от самолюбования и самодовольства, от эгоцентризма, от властолюбия, от чесоточного зуда вседозволенности.

Словом, прибраться в себе. Работа полезная для вождей, чтобы в них долго потом не рылись другие.

И Ельцину это было крайне полезно. Последний раз, мне кажется, он заглянул в себя в конце 92-го. И ужаснулся: там чернота и наслоения нечистых помыслов. Почти через край. Может, оттого он и решился на суицид, заперевшись в жарко натопленной бане, и Коржаков пинком вышибал дверь. Отошел. Опомнился. Закрыл себя на все замки, на все засовы, а ключи выбросил прочь. С таким грузом в душе и восседал он в Кремле до самых последних дней.

«Оттуда», по всей вероятности, его подталкивали к форсированному выполнению планов «Бнай Брита», а полномочий уже не хватало (закончились дополнительные) — по Конституции РСФСР прерогатива оставалась за Съездом. Ельцин требовал от депутатов поправками в Основной закон перераспределить права Съезда в пользу Кремля, но те, наевшись досыта самоуправства президента, усекали его компетенции. Политический кризис подбирался к вершине: уступать одни не хотели, другой по «тайным» причинам — не мог.

Ельцин выходил из себя. По словам его близких помощников, он кричал: «Я пущу себе пулю в лоб!»

Итоги референдума 93-го не имели юридического значения — так накануне плебисцита решил Конституционный суд России. Поэтому ответы на два главных из четырех вопроса — вы за досрочные выборы президента? И вы за досрочные выборы народных депутатов? — были равнозначны по силе кивкам младенца на приставание глупых родителей: «Кого ты больше любишь — маму или папу?» Но мятущийся Ельцин придавал референдуму невероятно большое значение, рассчитывая на безусловную поддержку россиян. Помощники убедили его: надо вбросить слоган «четыре „да“», а высочайший авторитет Бориса Николаевича сделает свое дело — люди проголосуют за несменяемость шефа, поставив в бюллетенях напротив вопроса «вы за досрочные выборы президента?» заветное слово — «нет!». Этот слоган стали рекомендовать для использования в рекламных роликах.

С моим заместителем Сергеем Юшенковым мы сидели у меня в кабинете и обсуждали творческую несостоятельность предложенной идеи.

Позвонил Ельцин. Согласиться-то он с помощниками согласился, но сомнения его беспокоили. Я их усилил. Сказал, что отношение народа к нему, по сравнению в 91-м годом, радикально изменилось, излишняя самоуверенность Кремля может закончиться для Бориса Николаевича крупным поражением. Ответь «да» за досрочные выборы президента 65–70 процентов участников референдума, и Ельцин потеряет право ссылаться на поддержку народа. Окажется, что под ним — ни доверия населения, ни согласия с парламентом. Пустота. Хасбулатов с командой не преминут этим воспользоваться.

А запустить в народ надо певучую формулу: «да-да-нет! — да». Разукрасить ее музыкально и сладкими женскими голосами зомбировать по радио активную часть электората — пенсионеров. Для них радио — основной источник информации.

Ельцину это понравилось. Он попросил меня взять в свои руки организацию дела в тандеме с руководителем кремлевской администрации Сергеем Филатовым. И вся пропагандистская машина ФИЦ закрутилась в работе. На избирательных участках я сам слышал, как многие бабули, направляясь к кабинам, напевали: «Да-да-нет! — да».

За досрочные выборы президента проголосовали 49,5 процента участников референдума. В общем-то немало. Но думаю, что без зомбирования, без других наших фокусов могло быть больше процентов на 15– 20.

То была моя последняя кампания в поддержку Ельцина.

На заседании Верховного Совета Руслан Хасбулатов сказал: «Это победа не президента, это победа полторанинско-геббельсовской пропаганды». Ему виднее. Но сейчас не об этом, а моем стыдном вкладе в сохранение политического лица Ельцина. Опять каюсь: хотел насолить Хасбулатову со товарищи, но получилось, что подкузьмил демократию.

Трудно удержаться в политике от близоруких шагов, продиктованных эмоциями. А надо! Часто понимаешь это потом, когда поезд ушел.

Президент воспринял итоги опроса как свой личный успех. Он уже раздумал стреляться и начал откровенно провоцировать хаос в России.