— А для меня — нет.

— Мне это не было ясно.

Сантовито глубоко вздохнул, стряхнул дрожащей рукой пепел, шмыгнул носом:

— Послушай, Гвидо. Плевал я на твои похождения. Делай что хочешь. Однако с условием, что сначала ты будешь делать то, чего я хочу. Договорились?

Молчание Лопеса означало невысказанное «Пошел в задницу!». Потом он спросил:

— И что бы ты хотел, чтоб я сделал, прежде чем заняться этими якобы «моими делами»?

— Прекрати сейчас же, Гвидо, ведь тебе уже недолго осталось терпеть меня. А посему продолжай заниматься этим бесполезным делом с улицей Падуи, если сначала поработаешь на меня в Черноббио. Иначе получишь сверхурочные, которые тебе и не снились. Это относится к твоим фиговым махинациям по розыску проституток и трансвеститов ради дополнительного заработка. Понял?

Он знал. Знал все о подработках Лопеса, Калимани и других. Невозможно понять, как ему это удавалось, но он знал все. Лопес притворно вздохнул. Напустил на себя подавленный вид, опустил глаза в пол. Кость, брошенная собаке, — пусть из пластмассы, но по форме кость.

Сантовито продолжил:

— Поэтому теперь слушай меня хорошенько. Я уже говорил об этом с Калимани. В этом году в Черноббио съедутся могущественные люди. Очень могущественные. Не те промышленники, что обычно. Приедет Горбачев. Приедет Буш. Буш-старший, разумеется. Больше того, приедет Киссинджер. Эта конференция много значит для меня. Больше, чем те, что были в прошлые годы. Понял? Лопес молча кивнул.

Сантовито почесал нос, раздавил сигарету в пепельнице, но та не гасла, продолжала жалостливо дымиться. Взгляд его на мгновение стал пустым. Пустым и задумчивым.

— Они боятся, — сказал он.

— Кто боится?

— Спецслужбы. Наши и американские.

— Просочилась какая-то информация?

— Да. Уже нужно было бы беспокоиться. В этом году все рискованно. После Сиэтла их встречи все рискованны. В Давосе. В Болонье. В Праге. В Генуе.

— Но что за информация просочилась? Не так-то просто встревожить американцев. Да и потом, здесь, в Италии…

Сантовито выдвинул ящик стола, вытащил картонную папку, швырнул ее перед Лопесом.

— Забери ее и почитай. Это доклад, переданный американскими службами итальянским. Они полагают, что будет нанесен удар. Они полагают, что здесь, в Черноббио, будет нанесен удар.

— Кем?

Сантовито испустил еще один вздох. Прерывистый, глухой вздох.

— Вначале это показалось нам невероятным. Дело даже не в нашей компетенции. Ведь мы ограничимся только обеспечением безопасности. Механическая работа. Но только прежде чем начнется встреча в Черноббио, мы должны это проверить… Все сложно… Сложно и невероятно. Выглядит невероятным…

Он заложил костлявые руки, желтые, цвета никотина, за седую голову. Он казался воплощением болезни, которая мыслит. Болезни, которая, кажется, готова разразиться, но так и не разражается.

— Это проделки анархистов, Джакомо?

— Возможно. Хотя нет. Нет, американцы не боятся анархистов. Они их просто сжирают…

Новая сигарета. Металлический запах дыма повис в воздухе.

— Это какая-то секта. — Сантовито качнул головой. Он почти улыбался. — Они ищут какую-то секту.

— Секту?!

— Хм…

Перемена. Она вела урок, не думая о ребятах. Позвонила Давиду. Возмутилась его вечным нежеланием говорить о делах, которыми он занимается. Она устала от Давида. Устала от ребенка. Сказала ему неправду: будто днем идет к гинекологу. Осмотр был назначен на следующую неделю, Давид об этом не вспомнил. День она проведет с Лукой.

Она почувствовала в легких воздух. Мысль о Луке помогала ей дышать.

Давид — это усталость и бешенство. Сострадание к нему перерастало в бешенство. В бешенство и усталость.