неделю после смерти Мауры он стал беспокоиться, этот врач: ведь до этого он говорил о возможном выздоровлении. Крети пребывал в задумчивости.
Часы, проведенные за разговорами об Ишмаэле, в лихорадочном переборе гипотез по поводу того, кто он такой, каким образом возможно разрушить его работу, за курением большого количества «папье маис», превращавшиеся в копченые окурки в тяжелой стеклянной пепельнице, отвлекали Монторси. Разговоры об Ишмаэле укрепляли его ненависть, мягкий плод ненависти, который деревенел, отвердевал до своего естественного соляного, минерального состояния. Они говорили, говорили, говорили. Слово за словом снова изучали отчет Фольезе о Миланской континентальной церкви. Пытались определить, где ее штаб-квартира, соединяя разрозненные данные, всплывающие из огромных потоков информации, находящейся в распоряжении команды, которую координировал Крети.
Но ему было плохо. Ему по-прежнему было плохо. Он тощал, разъедаемый лихорадкой, которая разражалась ночью. Кошмары. Иногда ему казалось, будто произошла измена, будто Мауру увлекли к другой жизни, которую она делит с другими людьми, с чужим реальным мужчиной.
Каждое утро — густые зеленые потоки желчи. Он принимал таблетки, горькие, белые. Язык был обложен. Он распутывал клубки сведений вместе с Крети, разбирал вместе с ним длинные табулаграммы, взятые из прежних архивов. Они вычисляли одного за другим агентов американской разведки в Вероне. Крети сам оформил для него свидетельство о болезни. Он разговаривал с шефом отдела расследований. Его уволили, шефа. На следующий день после смерти Мауры перевели в Рим. Молча уволили, никто не обратил внимания. Монторси останется в должности, в изматывающем ожидании, еще на шесть месяцев, или, как можно догадаться, до следующего сентября, со связанными руками, при отсутствии власти, которое позволит американской разведке хозяйничать на севере Италии, а Ишмаэлю упорядочить свои дела.
Две недели на улице Подгора. В конце второй недели Крети пришел потемневший в лице. Монторси был бледен, как бумага. Крети понадобилось более часа, чтобы рассказать ему. Они молча работали. Потом он ему сказал. Ишмаэль оставил новый Символ.
Это снова был ребенок. Два года, чуть больше. Его обнаружили недалеко от границы Курмайер, в Валь д'Аоста:
Это был новый Символ. Согласно тому, что сообщалось в отчете Фольезе, за ним последует Событие. Ишмаэль устранит новое препятствие.
Новость пришла на следующий день, когда Крети и Монторси работали над рядом адресов, пытались сопоставить их с внутренними данными, которые спецслужбы изъяли из кадастра — собственность, перешедшая в руки американцев или американских доверенных компаний, купленная ими в течение последних месяцев. Зазвенел телефон, ответил дежурный, просили Крети. Монторси увидел, как тот напрягся, сжал челюсти. Он провел рукой по своим коротким с проседью волосам. Монторси прикурил «папье маис», передал ее ему, пока тот еще разговаривал по телефону и смиренно кивал. Ему нужно было срочно идти. Было совершено убийство. Убили вице-директора Банка Франции. Он проводил отпуск на Монблане.
Спустя три недели Монторси начал приходить в себя. Медленно. Едва проснувшись, он шел в ванную, выплевывал пенистую густую слюну. Он потерял более десяти килограммов. Он не видел солнечного света более двадцати дней. Он был желтый, желтовато-зеленый, цвета гноя, выступающего на поверхности кожи. У него отросла борода, мышцы обмякли, спина стала худой, костлявой. У него болели суставы. Он без передышки исследовал свой
Через месяц заключения на улице Подгора, когда деятельность Ишмаэля во Франции достигла своего апогея, Крети решил вывести Монторси из квартиры. Они спустились выпить кофе. Он был слаб, колени тряслись. Скудное миланское солнце — бледно-серый разреженный свет, отражающийся от белизны огромных стен Дворца правосудия, раздражал его на протяжении этих нескольких неуверенных шагов до стойки. Они сели. Он купил свою первую пачку «папье маис» после того, как выкурил около сотни принадлежащих Крети.
Он был одинок. Маура присутствовала, молчаливая и рассеянная, как свет снаружи, на заднем плане его внутреннего существа, все та же, она едва-едва, но неустанно дышала в нем. Они закурили. Крети заказал пива. Сказал, что его зовут Машопинто. Крети было имя для прикрытия. Уже тридцать лет он работал на спецслужбы. Он убил много людей. Он потерял много людей. Он был вдовец. Его часто использовали для заказных убийств, финансируемых спецслужбами. Он был опасным и надежным животным, у него был острый, лишенный угрызений совести инстинкт преследования.
Крети, казалось, подслушал мысль Монторси.
— Мы — вымирающие животные, — сказал он ему. И отхлебнул большой глоток пива.
На следующий день Крети сделал Монторси предложение.
Предложение представляло собой контракт на тонкой и легкой папиросной бумаге. Пишущая машинка плохо отпечатала буквы. Второстепенные приписки были сделаны совсем мелким шрифтом. Они потратили весь день на чтение контракта. Это был рискованный договор. Он имел смысл до тех пор, пока ответственность за государственное подразделение, координируемое Крети, принадлежит именно Крети. Без Крети это был риск, виселица. В спецслужбах происходила постоянная передача полномочий из-за событий, о которых трудно говорить. В чужой стране, если ты ранен, то выпутываешься сам. Не бывает отмены приговора в чужой стране, если тебя арестовали, — спецслужбы не вмешиваются. Если ты погорел — это твои дела. Смерть парила на темном фоне, ею веяло между слогов. Смерть. Маура. Вина пожирала его. Он плакал, часто ночью. Он видел Мауру повсюду, воспоминаний становилось все больше. Он хотел бы поговорить с ней. Казалось, будто прошло уже десять лет. Он хотел говорить с ней долго. Он хотел удержать ее у себя. Он чувствовал, будто то, что она далеко, — это временно, ненадолго. За всю жизнь это было самое сильное его ощущение — что он встретит ее, что им суждено встретиться, скоро, в реальности.
Он подписал контракт со спецслужбами. Решил не заходить в управление, чтобы попрощаться.
Первая операция началась месяц спустя. Сначала его отправили на обучение.
Инспектор Гвидо Лопес
МИЛАН
27 МАРТА 2001 ГОДА
15:50
Большие Шишки. Фотографы неистовствовали. Напряжение подскочило. Лопес — снаружи, возле входа в ISPES. Он видел, как медленно подъехал первый лимузин, впереди — эскорт из мотоциклов. Из-за угла, слева, — второй лимузин. Агенты на мотоциклах, выключенные сирены, вспышки.
