В прошлых лекциях мы старались очертить круг проблем, связанных с познанием или, точнее, с тем, как Традиция и познание взаимодействуют между собой как два неких безусловных абсолютных факта. У нас возникло очень много понятий, образов, для расшифровки которых мы должны выйти на такие фундаментальные категории общей гносеологии, как субъект и объект. Это очень интересные взаимоотношения двух полюсов единого акта познания, которые ускользают от непосредственного определения, каждый сам по себе. Объект и субъект — это как северный и южный полюсы, как плюс и минус, как верх и низ — не мыслятся один без другого. Попытки представить себе объект без субъекта давно уже были предметом философской шутки. Что касается субъекта, то здесь вопрос еще более запутанный. Каждый понимает сходу, что такое субъект, соотнося его, прежде всего, с собой, со своим собственным понимающим, чувствующим «я». Т. е. человек, воспринимая понятие «субъект», прежде всего, представляет себя в окружении мира, который давит на него, который он воспринимает, отражает. И то, что этот процесс имеет характер такого императивного давления, выражается в том, что философская категория субъекта имеет еще и юридическое и социальное измерение, которое содержит в себе семантику подчиненности. «Субъект» значит подданный, заложник, тот, кто находится внизу. Стало быть «объект» — это по необходимости то, что давит, что находится вверху, то, что превосходит. И в самом деле некоторые традиции действительно указывают на это. В Коране мы можем найти аят, который гласит: «Творение небес и земли больше чем творение человека, но большинство людей этого не знают».

Иными словами, реальность неизмеримо больше смертного преходящего человека, и в принципе для современного мышления XX века это, казалось бы, прописная истина, потому что современный человек привык воспринимать себя как некий эпифеномен глобальных процессов, а окружающую реальность как существовавшую миллиарды лет до него и существующую миллиарды лет после него. Это представление современного сознания мы обнаруживаем вдруг и в Богооткровенной Традиции.

Хотелось бы подчеркнуть лишний раз, что в человеческом сознании нет по сути дела ничего, что принадлежало бы собственно человеку. Нет ничего, что человек нашел сам, собственными усилиями, исходя из некоего изолированного человеческого фактора. Человек есть не более чем пустая шкатулка, в которой можно найти только то, что туда положили.

Наиболее легкая из философских оппозиций, оппозиция субъекта и объекта кажется банальной. И вместе с тем, если мы действительно изучаем процесс познания, мы должны разрешить проблему этого дуализма, которая решается в разных традициях, в разных философских школах по-разному, но, на наш взгляд, одинаково неудовлетворительно в свете некоего высшего, требующегося нам смысла.

Откуда в конечном счете берется субъект? Этот вопрос мы в тех или иных формах задавали в предыдущих трех разговорах. С объектом понятно, объект есть некое «не-я», нам противостоящий предмет. Он может быть большой или маленький, можно назвать все, что мы видим в целом «Объектом» с большой буквы. Но откуда берется то, что видит его, откуда берется рефлектирующее, отражающее зеркало, противопоставленное объекту? Наличие такого зеркала, наличие самого противопоставления «воспринимающего» тому, что воспринимается, есть уже некий сучок, задоринка, сбой в гомогенном бездонном бесконечном, в гомогенной массе, в гомогенной пустоте реальности. Идея бесконечности, идея монистического глобального единства Реальности в нашем метафизическом инстинкте требует признания ее гомогенности. Гомогенность же исключает свидетеля, исключает восприятие себя. Значит, в этой гомогенности есть некое завихрение, точка, сбой, который, нарушая эту гомогенность, образует фундаментальную изначальную двойственность, стоящую в основе всякого акта свидетельствования. Откуда возникает эта точка, это завихрение в гомогенной бесконечной бездне? Присуща ли эта точка самой бездне или возникает откуда-то в какой-то момент? Возникает по «желанию» этой бездны или вопреки ему? Если мы проследим диалектику вопроса, мы увидим, что любой вариант ответа все равно возвращает нас к первоначальной постановке. Допустим, «в некий момент» (если можно говорить о каких-то моментах по отношению к гомогенной бесконечности) возникает это завихрение, точка, сбой, который ее нарушает. Если возникает в самой гомогенности воля образовать некую точку, некую оппозицию себе, как бы раздвоиться, как бы создать в своей немотивированной бездне точку фиксации, центр, то откуда эта воля? Почему у бесконечной бездны, не имеющей определения, дистинкции, различения, границ, возникает эта воля к нарушению своей «природы» (хотя это, скорее, «антиприрода»)? Нам остается только предположить, что нарушение гомогенности каким-то образом тайно, неизбежно связано с самой природой гомогенности. Природа гомогенности, стало быть, такова, что она не может выдержать до конца собственую чистоту. Гомогенность — это некая спираль, либо сворачивающаяся сама в себя, либо разворачивающаяся, но гомогенность не есть круг, по которому с бесконечно заданной скоростью несется одно и то же. Если это круг, то этот круг никогда не проходит через одну и ту же точку в одном и том же месте.

Иными словами, и тут мы подходим к очень важному пункту, в самих недрах чистой реальности коренится кризис, т. е. реальность изначально несет в себе потенциал кризиса. Сказать это, значит, сказать очень много. Это значит в определенном смысле бросить вызов чистой классической метафизике, для которой сама идея кризиса есть характеристика, присущая Нереальности, неким отпадениям от этой реальности, неким слоям, ступеням, эманациям, уже далеко отошедшим от первоначальной полноты, чистоты, безграничности. Кризис, согласно классической метафизике — это характеристика периферийных, обусловленных регионов реальности, и связан он именно с периферийностью и обусловленностью, с удаленностью от центра, с ограниченностью, которая возникает в результате целой цепи эманаций, уходящих от безграничного. А мы говорим: оказывается, кризис присущ первозданной, чистой безграничной реальности в ее первом, доопределяющем наличии, наличии до всяких определений. И мы вынуждены утверждать это только потому, что есть «мы сами», потому, что мы сейчас стоим в центре некоей бесконечности, посреди двух безграничностей времени, когда нас не было и когда нас не будет, и в этот момент «здесь и теперь» мы говорим: да, я говорящий есмь сучок, сбой, завихрение в этой бездне, которая меня уничтожит; она меня уничтожит, но она не уничтожит тот принцип, тот прокол, который дал возможность мне появиться, который даст возможность быть кому-то вместо меня, кто вместо меня будет вновь и вновь свидетельствовать эту бездну. Этот прокол находится внутри самой бездны, внутри самой чистой реальности.

Конечно, идея кризиса по отношению к Первоединому, или даже до Первоединого, к адвайте, к недвойственному, к тому, что даже предшествует числу «единица», вызовет острые нарекания и протесты со стороны любого классического традиционалиста. Согласно Генону, реальность есть сумма оппозиций, в которой каждый из векторов уравновешивается другим, и эта сумма равновесий в конечном счете приводит к нулю, т. е. к завершению цикла манифестации таким образом, что ни одна из тенденций, ни одна из экстрем не может возобладать над всем остальным. Абсолютное равновесие в конце, торжество изначальной реальности как своего рода духовная тепловая смерть, приводящая к концу манифестации, из которой потом опять возникает следующая, дни и ночи Брамы — такова традиционная космогония. Но, с нашей точки зрения, суть чистого бесконечного, чистой бездны, не в том, что она нуль, не в том, что она есть сумма противоположных векторов, которые упраздняют один другой. И не важен порядок, результирует она из этой суммы векторов или предшествует им, потому что она не является нулем, она является минусом. Это громадная разница. Бездна не есть результат взаимной аннигиляции факторов. Бездна есть некая