целовать ладонь, облизывать ее языком, расстегивая при этом рукав ее туники. Его губы и язык двигались вслед расстегнутым пуговицам, остановившись на сгибе локтя. Затем то же он проделал со вторым рукавом.
Поначалу удивленная, Рианнон скоро погрузилась в ласковый, сладострастный туман. В тот момент она была не так возбуждена, как если бы Саймон оказался настойчивее. Просто у нее слегка помутилось сознание, в то время как чувствительность всех нервных окончаний на ее теле обострилась до предела. Она, казалось, могла чувствовать форму его рта, когда он целовал ее, и отдельные крошечные бороздки на подушечках его пальцев.
Затем Саймон расстегнул воротник ее туники. Он прикоснулся губами к впадине там, где встречаются ключицы, и проделал губами путь вниз, к ее груди, стараясь держаться строго посредине. Рианнон безвольно стояла, лишь ее руки лениво поглаживали голую спину Саймона. Она чувствовала, как легко подергивались его мышцы в ответ на ее ласки.
Наклонившись ниже, чтобы поцеловать ее в ложбинку между грудью, Саймон опустил руки и взялся за край ее туники. Когда он выпрямился, туника задралась, но он не поспешил стянуть ее через голову Рианнон. Вместо этого он с поцелуями и любовным покусыванием увлек Рианнон за занавеску и, стащив с нее тунику, уложил ее на кровать. Теперь на ней оставались только тонкая сорочка, туфли и чулки. Туфли пошли легко. Саймон просто стянул их одной рукой, другой избавляя Рианнон от подвязок. С чулками он позабавился, скручивая их по дюйму и лаская обнажавшуюся ногу.
Порой поцелуи почти невыносимо щекотали Рианнон, но это лишь обостряло чувствительность ее тела. Добравшись до носков, Саймон отправился губами в обратный путь, нежно отодвигая сорочку. Ответные ласки Рианнон стали более торопливыми; ее руки жадно ласкали внутреннюю сторону бедер, поглаживали его ягодицы. Несмотря на то, что они лишь притрагивались друг к другу, возбуждение накатывало на них волной, более сильной, чем когда они отдавались любовной страсти на холмах Уэльса.
Никто из них до сих пор не произнес ни звука, если не считать учащенного дыхания. В этом молчаливом общении была своя пикантность; в каждом горела ярким пламенем страсть, и безмолвные требования немедленно удовлетворялись по наитию, порожденному обоюдным желанием. Наконец рот Саймона достиг груди Рианнон, и тогда ее рука скользнула у него между бедер.
После столь долгой подготовки сам акт оказался коротким, завершившись взрывом, который сомкнул ноги Рианнон вокруг спины Саймона с такой силой, что даже его крепкие кости затрещали. Их слившиеся губы приглушили звуки, которые они не могли удержать в экстазе. Насытившись, они разделились и тут же уснули, что было тоже необычно, поскольку, как правило, после удовлетворения страсти они еще долго разговаривали и ласкали друг друга. Но на этот раз они слишком устали, отчасти из-за напряжения от недавней встречи с королем.
Рианнон спала хорошо, но Саймона всю ночь преследовали беспокойные сны, так что проснулся он утром, словно в тумане. Хотя он не мог вспомнить ничего конкретного, сны усилили его нежелание, чтобы Рианнон еще раз появилась при дворе. Ему следовало напрямую поднять этот вопрос и облегчить душу, но он не хотел портить радостное утреннее настроение Рианнон. Сразу после завтрака его вызвали на срочное совещание с друзьями Иэна и Джеффри, которые хотели знать, что предпримет лорд Ллевелин, когда – не если! – перемирие будет нарушено.
Саймону разговор не понравился. Ему никогда не доставляла удовольствия политическая изворотливость Джеффри. Ему очень не нравилась необходимость взвешивать свои слова, чтобы то, что сказал ему Ллевелин, звучало ясно и не искажалось его собственными желаниями и предвзятостью. Точно так же ему не нравилась необходимость внимательно прислушиваться к тому, что говорили другие, пытаясь оценивать полуправду их слов, чтобы впоследствии составить четкий отчет об услышанном для своего сеньора.
Все оценивали сложившуюся ситуацию как опасную, если не безнадежную, и, к еще большему неудовольствию Саймона, решили, что к обсуждению нужно привлечь Ричарда Корнуолла. Таким образом, вся группа направилась к нему, но порознь. Чтобы не привлекать к своим намерениям слишком пристального внимания Винчестера, они выехали по одному или парами через разные ворота. Как один из самых молодых Саймон был отправлен через западные ворота, что увеличило на несколько миль расстояние и на несколько градусов температуру его раздражения.
Его отнюдь не охладило и понимание того, что им придется обедать и ночевать в Уоллингфорде. Не успокоило его и то, что ему пришлось почти полностью повторить сказанное ранее, после чего уже в третий раз были основательно проработаны все вопросы. Этой ночью, лишенный общества Рианнон, он проснулся, объятый совершенно необоснованным страхом, вообразив во сне, что она отправилась ко двору одна и была схвачена и отнята у него. Одна часть его мозга прекрасно понимала, что это полная чушь. Его мать никогда не допустила бы такого, да и Генрих, хоть он и не идеал, не был похитителем женщин. Другая же часть его мозга настаивала, что этот сон означает дурное предзнаменование.
Вероятно, если бы Саймон получил наутро возможность отправиться прямо в Оксфорд или хотя бы обсудил свои страхи с кем-нибудь, то все обошлось бы. Однако он обостренно переживал беспокойство в глазах своего отца, изможденный вид Джеффри и то, что даже Адам был глубоко взволнован трудными переговорами. Многие из их собеседников испытывали особый страх перед валлийцами или ненависть к ним. Этот груз должен был взять на себя Саймон, и поэтому, когда его пригласили вместе поохотиться, он не смог отказаться. В итоге он, конечно, отбросил глупую мысль, что Генрих отнимет у него невесту, но его отвращение к лживости двора стало еще сильнее.
День выдался жарким, и долгая охота завела их далеко от Оксфорда. Компаньоны Саймона решили остановиться пообедать в одном из замков его матери. Будь это в каком-либо другом месте, Саймон с извинениями покинул бы их и вернулся домой в одиночку, но в данном случае это могло быть воспринято кастеляном как знак неуважения, а он не имел права беспричинно обидеть верного слугу. К тому времени, когда Саймон освободился и вернулся в Оксфорд, он уже находился в полубезумном состоянии, до крайности раздраженный постоянной необходимостью выказывать интерес и углубляться в проблемы своих спутников, которые на самом деле мало что значили для него.
За время разлуки настроение Рианнон переменилось. До этого дня она была ежеминутно занята путешествием и захвачена новыми впечатлениями, которые бесконечной чередой сменяли друг друга, не давая опомниться. После того, как мужчины уехали, пришло, однако, время для второй стороны женского образа жизни. Дома она игнорировала ее. Он предпочитала убегать в лес и счастливо проводила целые дни, приручая диких животных, или, забавы ради, стреляя по горшкам, или собирая целебные травы для своих примочек и мазей.
Теперь ее заставили закрыть голову платком и одеться в соответствии с самыми жесткими правилами этикета и вытащили из дома ради череды визитов в компании Джоанны и Джиллиан. Рианнон скоро поняла, что это было отнюдь не праздным времяпрепровождением. Она уже продемонстрировала романтический и одновременно варварский образ Уэльса, а теперь должна была показать, что валлийцы также могут быть ухоженными и цивилизованными. В задачу женщин входило сеять и пожинать сведения, могущие понадобиться мужчинам, собирать слухи и распространять затем те из них, которые наиболее соответствовали интересам Роузлинда. Рианнон знала, что Джиллиан и Джоанна работали не менее