принести мир.

– Самый лучший мир – на кладбище. Но у меня нет особого желания поселиться там, – буркнул Адам.

Джеффри лишь улыбнулся в ответ.

– Что ж, я согласен с этим. Нельзя позволить Винчестеру добиться своей цели. Но, Рианнон, уверяю тебя, что, если мы вытащим Генриха из-под влияния Винчестера, он очень скоро потеряет интерес к идеям епископа. Мой кузен в душе совсем не воинствен.

– Да, это так, – сказал Иэн. – Он человек сильных привязанностей. Вот почему Винчестер так легко взнуздал его. Он стал опекуном Генриха, когда король был еще ребенком. Отчасти из-за своей близости к королю Джону он впал в немилость, когда набрал силу де Бург. Естественно, когда Генрих начал чувствовать неприязнь к де Бургу, он повернулся опять к Винчестеру.

– Скоро будет еще хуже, – сказал Уолтер. – Я слышал, что Винчестер подбирается к Дивайзесу. Именно с этим я и пришел к вам до того, как вы отвлекли меня на другую тему. Боюсь, если Питер де Рош станет сторожем де Бурга, тот умрет.

Джеффри выругался, заставив всех вздрогнуть, поскольку подобная грубость не была ему свойственна. Однако он напрямую никак не отозвался на новость Уолтера, лишь бросил предупреждающий взгляд на него. Потом он повернулся к Рианнон.

– Мы не слишком отклонились от необходимости завоевать дружбу короля. Как сказала леди Элинор, король легко увлекается; как сказал Иэн, он человек с сильными чувствами; как утверждает Уолтер, он человек злобный. Если ты, Рианнон, сумеешь завоевать его привязанность и уважение, то, может быть, именно ты сумеешь отвести его злобу от твоего отца и направить ее в нужном направлении – на Винчестера.

– Понимаю, – вздохнула Рианнон. – Но я – последняя, кто может быть полезен в таком деле. Саймон скажет, что я не самая сладкоречивая женщина в мире, как и не самая тактичная.

– Всякий, кто может иметь дело с Мэтом, с Генрихом справится, – усмехнувшись, произнес Саймон. – Просто держи в уме, что король – это двуногий Мэт, только более самолюбивый и менее здравомыслящий.

Рианнон расхохоталась, а Саймон рассказал остальным про кота. Со стороны Джеффри и Иэна послышались полушутливые протесты, только Джиллиан не присоединилась к общему веселью.

– Но Саймон совершенно прав, – сказала она серьезно. – Генрих совсем как кот. Никогда раньше это не приходило мне в голову, но это так и есть. Он любит, когда его хвалят. Он радуется, когда его гладят и когда это удобно для него. Он любит быть добрым, когда это не причиняет ему неудобств. Он очень умен во всем, чего ему хочется, и глух, туп и слеп, когда речь заходит о том, что ему кажется неприятным. А когда он недоволен, то может быть очень злобным даже по отношению к тем, кого он любит.

Рассуждения Джиллиан вызвали очередной всплеск хохота, но оказали огромную помощь Рианнон, когда она на следующий день встретилась с Генрихом. Поскольку Рианнон не испытывала такого отвращения, как другие, по отношению к нарушению перемирия, она лучше понимала короля и меньше боялась сделать какой-либо неверный шаг в его присутствии. Облик Генриха подтвердил в ее глазах слова Джиллиан. Было что-то кошачье в том, как он возлежал на подушках в своем кресле – такая избыточная любовь к комфорту, и в его скорее отстраненном взгляде голубых глаз, причем приспущенное веко на одном глазу придавало ему лукавый вид.

К тому времени, когда Рианнон подошла к его креслу, король уже выпрямился. Молчание сопровождало ее и ее спутников – Иэн справа и Саймон слева, – пока они шли через длинный зал, приближаясь к Генриху. Она была одета в черное платье, а волосы ее, свободно падающие до колен, удерживались обручем с золотой сеточкой. Она шла по коридору из пялившихся на нее придворных с грацией лани и величием королевы.

– Господин мой король, – официально обратился Иэн, когда они подошли к Генриху и Рианнон присела в глубоком реверансе. – В соответствии с вашим милостивым позволением я смею представить вам нареченную жену моего сына Саймона, Рианнон, дочь Ллевелина.

– Боже! – воскликнул Генрих, широко улыбаясь. – Знай я, какую красоту прячет Ллевелин, я сам бы поехал ее искать. Вы счастливейший из мужчин, Саймон. О, встаньте, встаньте, леди Рианнон, нет нужды так долго стоять, склонив голову. Простите меня, я так изумлен вашей красотой!

Рианнон выпрямилась и улыбнулась. Она не могла не улыбнуться. То, что ей поначалу показалось плотоядным взглядом, на деле было лишь простейшим выражением дружелюбного удивления. Голос тоже был теплым, открытым, неподдельным. Рианнон вдруг поняла, почему после всех резких слов, которые говорились о нем, и всех планов, которые предпринимались, чтобы помешать его действиям, почти всякий, кто знал короля, все-таки защищал его. В нем было много обаяния, притягательности.

Восхищение Генриха казалось таким же невинным, как и искренним. Он явно был человеком, который мог радоваться красоте ради самой красоты, без всякого стремления обладать ею. Рианнон знала, что, будь она такой же яркой, как луна или солнце, она все равно оставалась бы столь же неприкасаемой для Генриха.

– Благодарю вас, милорд, – пробормотала она. – Мой отец уверял, что вы милостиво примете меня.

– Правда? Он так сказал? Что ж, лорд Ллевелин знает, что я большой ценитель красоты.

– Он знает, милорд, и он прислал вам два подарка, может, не слишком дорогих, но очень интересных.

С этими словами Рианнон протянула шпильку, которой застегивают плащ, и ременную пряжку – обе изготовленные одним мастером. Каждая вещица изображала льва и ягненка, мирно лежащих рядышком. Для подарков, какие один правитель дарит другому, эти вещицы имели, конечно, небольшую стоимость, поскольку не содержали ни массы золота, ни больших драгоценных камней, но работа была старинная, очень искусно выполненная – лев исполнен из золота, с тщательно вырезанной курчавой гривой и глазами из топаза, а серебряная овечка – такой тонкой работы, что шерсть ее казалась натуральной.

По глазам Генриха было видно, что он оценил красоту этих безделушек. Он держал их в руках почти с трепетом.

– Я не могу согласиться, что они мало стоят, – сказал он. – Это драгоценные вещицы. Мастерство, с каким они исполнены, не часто встречается. В самом деле, два прекрасных подарка!