знала, как следят за таким большим домом), обо мне просто позабыла. Ведь о важных людях не забывают… Это на неважных не обращают внимания.

Мои мысли опять пошли по тому же кругу и с трудом сдерживая ярость, заставила себя сосредоточиться на поисках нужного мне ножа. Сундук со своей одеждой я могла видеть и из дверей, но мне нужны были мужские вещи, а для этого пришлось войти в комнату и повернуться. Мой сторожевой пес последовал за мной. Я услышала ее возглас – наверно, она увидела неубранную постель. Затем она вышла. Я сделала два быстрых шага по направлению к сундуку и тут же застыла, услышав, как женщина позвала кого-то и приказала этому человеку наблюдать за дверью и не выпускать меня. Потом дверь закрыли.

Я помню странное ощущение чего-то, что происходило с моим лицом. Потом поняла, что улыбалась. Как давно это было, когда я улыбалась в последний раз!.. Я смогла это сделать только сейчас, когда у меня опять появилась цель. Это еще не была улыбка удовлетворения, а только что-то напоминавшее радость. Я встала на колени у сундука, молясь, чтобы он не был заперт, и, вцепившись в гравировку на крышке, открыла его еще до того, как закончила молитву. Хотелось хватать эти вещи и швырять их на пол, но надо было заставлять себя брать их и аккуратно складывать. Я ожидала здесь обнаружить такой же кавардак, как в сундуках моего отца и братьев, в которых довольно часто наводила порядок, но здесь каждая рубашка, каждый мундир, каждая пара панталон была сложена и лежала на месте, даже то, что было порвано и неуклюже зашито – без сомнения, рукой мужчины, у которого не было женщины, чтобы чинить его одежду, опять испытала жалость к нему. И не знаю почему, но в этом неумелом зашивании и аккуратном складывании почувствовалось его одиночество.

Я прогнала жалость, проклиная его низкое происхождение, которое заставило меня перебирать содержимое сундука так аккуратно, хотя меня могли прервать в любой момент. Без дальнейших церемоний я достала изящное платье, которое он надевал на свадьбу, потом был ряд простых строгих камзолов и чулок, похожих на те, что он надел этим утром, и в конце концов я дошла до испачканной кожаной одежды, которая должна была быть охотничьим костюмом. Под ним лежало то, что я искала.

Нож оказался большим, с широким, кривым лезвием, и мне трудно было засунуть его в рукав. Он был очень острым. Засовывая его в рукав, я в нескольких местах разрезала себе одежду. Чтобы никто не догадался, что у меня в рукаве что-то спрятано, я понадежнее замаскировала нож верхним длинным и широким рукавом. Теперь главное было не забыть о том и не высунуть его случайно. Сложив одежду на место, я закрыла крышку и не могла не увидеть узор, украшавший ее, образовав слово Бруно. Я отвела глаза в сторону и поспешила туда, где стояла до того, как вышел мой сторожевой пес. Вскоре женщина вернулась со служанкой, которая принесла чистую простыню. Я не осталась для того, чтобы посмотреть, как комнату приведут в порядок, а вернулась в королевские покои.

Остаток дня тянулся долго. Мне с трудом удавалось притворяться, что я не слышу или не понимаю, что мне говорят. Я больше ни о чем не могла думать, кроме того, что должна сделать именно этой ночью. Тяжесть ножа в рукаве делала мою цель реальной и не позволяла ни на секунду забывать о ней. Были моменты, когда ликование поднималось у меня в груди: о, как я отомщу за осквернение Улля и моего тела, как я напрочь отрежу этого любимчика от короля, который был папиным врагом, – отрежу навсегда, как отрезаны были от меня мой отец и мой брат.

Но пока радость от предстоящей мести не должна быть такой явной и сильной.

Я не очень боялась, потому что все кроме жизни, было уже у меня отнято – у меня не было ни семьи, ни земель, и даже мое тело было отдано врагу, – а короткий миг страданий дал бы мне покой и навсегда соединил бы меня с моим отцом. Но почему-то содержимое сундука Бруно – не безымянного врага, а человека по имени Бруно – продолжало представать перед моими глазами. Вновь и вновь я видела эту починенную и аккуратно сложенную одежду, и слезы начинали щипать мои глаза при мысли о том, что руки, с такой терпеливой заботой ухаживавшие за этими вещами, больше никогда не дотронутся до них.

Тем не менее день прошел, и в конце концов я была избавлена от того, чтобы сидеть рядом с мужчиной по имени Бруно как во время обеда, так и во время ужина. Обычно королева обедала в большом зале, но на этот раз, поскольку король в трапезе не участвовал, ужин для королевы и придворных дам был накрыт отдельно в зале королевы. С трудом проглотив еду, я поднялась и пошла по направлению к двери. Как и раньше, меня сопровождала дама. Она спросила, куда бы я хотела пойти, и я, сделав нужную паузу, очень медленно ответила:

– В мою спальню, в постель.

Этот ответ вызвал немало веселья и несколько грубых шуток по поводу того, что даже у слабоумной хватило ума, чтобы так быстро познать плотские наслаждения, и что я, без сомнения, буду спать менее беспокойно теперь, когда у меня есть муж. Полагаю, я должна была ожидать этого; я знала о замужестве и о сексе, и о сопутствующих им тайных поддразниваниях, но мой случай был настолько особенным, что такое не приходило мне на ум. Я подняла голову, чтобы огрызнуться, но, к счастью, мой взгляд поймал лицо королевы, и я увидела, что улыбка * блиставшая на ее губах, не отражалась в ее глазах. Она кивнула, как бы соглашаясь с шутками, но тут же приказала той же самой женщине, которая сопровождала меня ранее, пойти со мной и найти служанку, чтобы та помогла мне раздеться и посидела возле меня, пока я не засну.

Возможно, тот факт, что раньше я спокойно доходила до спальни и тихо там сидела, придал этой женщине уверенности. По раздраженно опущенным уголкам ее губ можно было видеть, что она считала высказанные королевой предосторожности излишними.

Мы вышли за пределы покоев королевы, и женщина сделала служанке знак рукой следовать за нами. Остановившись у входа в спальню, она стала инструктировать служанку, а я в это время была предоставлена самой себе, и у меня было достаточно времени, чтобы перепрятать нож из рукава под подушку. Наконец, очутившись в постели, некоторое время я лежала тихо, оглядываясь по сторонам, а затем закрыла глаза. Позже я повернулась на бок и засунула руку под подушку, чтобы взяться за рукоятку ножа.

Думаю, я немного поспала, потому что не знаю, когда ушла служанка, а проснулась, когда матрас прогнулся под тяжестью еще одного тела. Видимо, это был неглубокий сон, так как в первую же секунду я точно знала, кто это был и что теперь должна делать. Воспоминание о боли, о скользкой крови на моих бедрах, о глубоком презрении на лице человека, который насиловал меня без радости или удовольствия, наполняли меня ненавистью. Моя рука сжалась на рукоятке ножа, готовая нанести смертельный удар в тот момент, когда от начнет подбираться ко мне. Но он даже не дотронулся до меня! Вероятно, это должно было бы принести мне облегчение, однако, этого не произошло. Я только возненавидела его еще больше – и за то, что он заставлял меня ждать его смерти, и за его презрение ко мне как к нежеланной.

Я не двигалась, так же как и он, но знала, что он тоже еще не спал. И пока мое сердце отстукивало долгие, медленные минуты, моя ненависть к нему все возрастала. Я вспоминала рассказы о тех днях, когда самым обычным способом завладеть землями было убийство их владельца и его сыновей с последующей женитьбой на его родной дочери. Возможно, этот негодяй настоял на том, чтобы король отдал ему Улль, потому что он уже убил моего отца и брата. Чем дольше я лежала в напряжении и в тишине рядом с ним, тем более правдоподобным мне это казалось, и тем сильнее хотелось вытащить нож и вырезать сердце этого мерзавца.

Я боролась с этим желанием, зная, что мои шансы на успех стали бы гораздо большими, если бы он заснул. Наконец он перевернулся на спину, и звук его дыхания стал другим. Я осмелилась вытащить нож из-под подушки, мало-помалу, дюйм за дюймом, освободила руку с ножом от покрывала, сама перевернулась на спину и расположила свою левую руку так, чтобы подняться с помощью одного быстрого движения и нанести удар сверху вниз.

Не знаю, что я сделала неправильно. Возможно, слишком глубоко и шумно вздохнула, прежде чем подняться; может быть, я какое-то мгновение колебалась перед тем, как нанести удар, – меня охватывал ужас при мысли об убийстве. Я была уверена, что он спал, а моя левая рука держала покрывало, сковывая движения его правой руки. И тем не менее, при всей моей осторожности, я даже не уколола его. Как только нож скользнул вниз, оказавшись не далее чем на волосок от его горла, он вытянул свою левую руку и поймал мое запястье. Он сделал это без особых усилий, без удивления, с легкостью матери, предотвращающей проступок младенца, и… засмеялся. Засмеялся!