думала, что с Дэвидом начнут обращаться дурно, однако написанное на лице Ипрского злорадство в гораздо большей степени, нежели сочувственное выражение на моем лице, могло испортить королю аппетит. Когда мы с Мервином и Эдной, неся разнообразные блюда из нарезанного тонкими ломтями холодного мяса, вошли в дом, король Дэвид уже был умыт и наряжен в лучшие одежды барона. К нему вернулось самообладание, и нам удалось найти для беседы темы, не касающиеся войны. Позднее я нашла доску и фигуры, и мы начали партию в шахматы, однако закончить не успели: дверь распахнулась, вошел Хью, а за ним сэр Джеральд, и от их улыбок в освещаемой свечами комнате стало светлее. « – Сир, – низко поклонившись, произнес Хью, – Вы свободны! Вильям Ипрский взял в плен Роберта Глостерского, и императрице, чтобы вернуть брата, волей-неволей придется освободить короля Стефана. Ведь в отсутствие Роберта Глостерского ни один барон в Англии не будет ей служить.

Среди сказок, которые Отец Ансельм нередко рассказывал Одрис в детстве – и к которым, признаться, и я жадно прислушивался, пытаясь скрыть удовольствие за насмешками, – были заканчивающиеся словами «и они счастливо прожили до самой смерти». Не могу сказать, что это в полной мере относится и ко мне, – благодарение Всевышнему, мы еще не дожили до конца дней своих, и было бы неразумно заранее подводить итоги. Тем не менее я сильно надеюсь на «и они счастливо дожили до глубокой старости», хотя в момент, когда короля и меня обнаружили у внешних ворот, я не рассчитывал прожить более нескольких последующих минут.

Я дважды почувствовал обжигающую боль от ударов ножом и ощутил на себе чьи-то руки, но продолжал цепляться за короля, пока удар в голову не взорвался яркой вспышкой перед глазами, после чего все погрузилось в темноту и безмолвие. Должно быть, я был на волосок от смерти, ибо с того дня в середине мая, когда был сражен этими ударами, до сентября в моей памяти почти ничего не сохранилось, лишь воспоминание о боли и мучившей меня жажде. Я потерял всякое представление о времени и пребывал в таком состоянии до того дня, когда, очнувшись, почувствовал, как нечто тяжелое вцепилось мне в лодыжку, не давая шевельнуть ногой. Помню, я сердито сказал:

– Мелюзина, нога уже давно зажила. Пора снять бинты.

Открыв глаза, я увидел склонившегося надо мной сэра Грольера.

– Вы ранили меня, – прошептал я, вспомнив, кто держал нож.

Никогда прежде ни в чьем лице не доводилось мне видеть столько ненависти. Тем не менее, когда я, опершись на локоть, попытался сесть и из-за охватившей меня слабости не смог, он очень осторожно приподнял меня и даже подложил что-то под спину для удобства. Проделывая это, он закрывал собою почти все помещение. Когда же он отодвинулся, я обнаружил, что в камере, кроме нас двоих, никого нет.

– Где король?! – закричал я неожиданно громко. Казалось, охвативший меня ужас придал силы голосу.

– Проклятье, лежи тихо, – заворчал он. – Он в соседней камере, цел и невредим. Закрой рот, иначе из- за твоих воплей я опять буду бит.

Неимоверно пораженный этим замечанием, я замолчал. Должно быть, я вновь погрузился в беспамятство, однако продолжалось это недолго. Очнувшись, я обнаружил, что Грольер кормит меня. Зачерпывая полную ложку из блюда с тушеным мясом столь свирепо, словно намереваясь выбить мне зубы, он подносил ее к губам с величайшей осторожностью, поневоле вынуждавшей меня открыть рот.

– Если вы разобьете мне рот в кровь, вас, наверное, тоже высекут? – спросил я.

Он не ответил, но брошенный на меня взгляд был достаточно красноречив. Тогда я заявил, что буду есть самостоятельно, однако почувствовал, что не в силах не только донести ложку до рта, но даже удерживать ее. Грольер довольно захохотал, видя мои страдания, однако, когда я стал давиться слезами бессильной ярости, он притянул меня к себе и принялся похлопывать по спине, пока я вновь не задышал ровно. Никому еще не доводилось видеть меня задыхающимся от слез. Так почему же он не дал мне задохнуться и не освободился от необходимости опекать меня? Я размышлял над этой загадкой во время еды, она продолжала мучить меня и после того, как он, напоив меня из чашки, вышел. Слыша его шаги, сопровождаемые скрежетом и лязгом металла о камень, я понял, что его ноги скованы цепью, – значит, он тоже узник.

В течение последующих двух недель я все реже впадал в забытье, и мне удалось, сопоставив уже известные факты и некоторые опрометчиво оброненные Грольером злобные замечания, восстановить картину того, как нас обманом вынудили пуститься в бегство и едва не убили. Во-первых, мысль о побеге в голову короля заронили вести, принесенные Грольером, и, судя по тому, что я знал, он вполне мог прямо сказать о возможности ускользнуть. Во-вторых, отец королевы разорил семью Грольера, не оказав ей обещанной помощи, и у того была личная ненависть к королю и желание его убить. В-третьих, насколько мне было известно, Глостер не отдавал никакого распоряжения в отношении Грольера, а тот не смог бы проникнуть в Бристольскую крепость без вмешательства важной персоны, и единственной важной персоной, имевшей глупость полагать, что смерть Стефана не повредит ее делу, а напротив пойдет на пользу, была Матильда. У меня не было и никогда не будет доказательств того, что императрица лично приказала .убить короля. Я не мог вынудить Грольера говорить на эту тему. Возможно, она распорядилась лишь спровоцировать короля на опрометчивый поступок, который заставил бы Глостера упрятать его понадежнее. Я знал, что ей не нравилось мягкое обращение Глостера с пленником и она с самого начала настаивала на том, чтобы заковать его в цепи и заточить в подземелье крепости.

Окончание этой истории я выжал из самого Грольера, пригрозив, что в случае его отказа начну кричать так, словно он причиняет мне боль. Он поведал, что мое нежелание бросить короля и защищаться самому привлекло внимание стражей, которые уже схватили Грольера и двух его слуг – одним был тот, на которого напал король, а второй – тот, кто нанес мне удар по голове. Когда меня оторвали от Стефана и перевернули на спину, один из стражей узнал меня, а затем и короля.

Случилось так, что в это время в крепости был Вильям Глостерский, старший сын графа. Перед тем как приказать казнить двух слуг Грольера, лорд Вильям вытряхнул из них признание: им дали описание Стефана и велели спровоцировать его на ссору, после чего помочь Грольеру убить его. Однако он не отдал приказа казнить самого Грольера. По слухам, Вильям Глостерский был довольно странным человеком. Отличаясь своеобразным чувством юмора, он вместо казни придумал для Грольера весьма необычное наказание. Лорд Вильям приказал Грольеру нянчиться со мной и прислуживать королю. Если Стефан будет неудовлетворен качеством обслуживания или я умру, то Грольер будет подвергнут медленной мучительной смерти, однако за каждую прожитую мною неделю продолжительность мучений будет сокращена на один час.

Дабы внушить Грольеру должное внимание к своим обязанностям, лорд Вильям предоставил ему возможность познакомиться с мастерством своих палачей. Ему отрубили мизинцы на ногах, но не сразу, а отрезали понемногу. Помимо этого, лорд Вильям распорядился осматривать меня дважды в день, причем в разное время суток, и заявил, что если меня обнаружат неумытым или найдут пролежни от длительного лежания в одной позе, то Грольера будут сечь. Конечно, ни лорд Вильям, ни кто другой не предполагали, что я выживу. Грольер был уверен, что лорд Вильям задержался в Бристоле только для того, чтобы иметь возможность насладиться его казнью. Не знаю, так ли это. Я видел Вильяма Глостерского лишь несколько раз и не помню случая, чтобы мне пришлось с ним разговаривать, поэтому не могу судить, чего больше было в словах Грольера – правды или страха и ненависти.

Вынудив Грольера рассказать все это, я испытал неловкость за свою жестокость по отношению к нему. Мне было безразлично, почему исходящий ненавистью Грольер ухаживает за мной, однако недели слабости ожесточили меня. Я рассчитывал быстро поправиться, но этого не произошло. Во-первых, несмотря на сильное чувство голода, испытываемое перед каждым приемом пищи, ел я очень мало, а мои попытки насильно вталкивать в себя еду были бесполезны, ибо организм извергал, всю пищу назад. Во-вторых, из-за сковывавших меня цепей я не мог двигаться без помощи Грольера, а он не желал мне помогать в этом. Возможно, он подозревал, что его ждет после того, как я смогу самостоятельно есть и пользоваться ночным горшком. Это удалось мне лишь на третьей неделе сентября, и вскоре ппгпр этого Грольер исчез. Он был вероломным псом, однако я всплакнул, когда принесший обед слуга сообщил, что Грольера повесили, так как он выполнил свою задачу.

После его исчезновения состояние мое ухудшилось. Я тяготился слабостью и отчаянием. Теперь я был в полном одиночестве, за исключением редких моментов появления слуги, приносившего еду и забиравшего