четырех лет на часовом заводе в Пензе, после чего поступила в музыкальное училище. В 1958 году окончила его, получив диплом культпросветработника, и была по распределению направлена в Магаданскую область, где с тех пор и проживала.
О том, что Ежова репрессировали, ей было, конечно, известно, но в чем он провинился, оставалось тайной.
До конца 50-х гг. возможности узнать что-либо о Ежове не было не только у Натальи Хаютиной, но и у всех остальных советских граждан. После 10 апреля 1939 года его фамилия исчезла со страниц прессы, хотя и к этому времени ее можно было встретить лишь в ведомственной газете «Водный транспорт». В центральных газетах Ежов последний раз был упомянут 22 января 1939 года, когда перечислялись руководители партии и правительства, присутствовавшие на траурном заседании, посвященном 15-й годовщине со дня смерти Ленина.
Начиная с апреля 1939 года имя Ежова постепенно изымается из названий предприятий, организаций и населенных пунктов, которым оно в свое время было присвоено[128], и несколько месяцев спустя уже ничто не напоминало о человеке, который до недавнего времени был известен как один из самых близких и верных соратников Сталина.
Впервые после длительного перерыва имя Ежова прозвучало в знаменитом докладе Н. С. Хрущева «О культе личности и его последствиях», с которым он выступил в феврале 1956 года на закрытом заседании XX съезда КПСС. Однако прошло еще несколько лет, прежде чем тема сталинских репрессий проникла на страницы печати, и информация о деяниях Ежова стала достоянием широкой общественности.
Вот тогда-то Наталья Хаютина и узнала, наконец, что нежный и заботливый отец, каким остался Ежов в ее детских воспоминаниях, в своей служебной деятельности проявлял совсем другие качества, благодаря которым вошел в историю страны как человек, виновный в гибели огромного числа ни в чем не повинных соотечественников.
В конце 60-х гг., в период брежневского «застоя», тема репрессий становится запретной, имя Ежова исчезает из общественного сознания на очередные два десятка лет и вновь появляется на страницах печати только в 1987 году, в разгар горбачевской перестройки. С этого времени история сталинских преступлений начинает изучаться более углубленно, публикуется множество ранее не известных документов из партийных и государственных архивов, в том числе и некоторые материалы следствия и суда над Ежовым.
Как уже говорилось, Ежову инкриминировались измена Родине в форме шпионажа, создание заговорщицкой контрреволюционной организации в НКВД, вредительство, подготовка терактов против руководителей партии и правительства и т. д. Полвека спустя несостоятельность такого рода обвинений была вполне очевидной, поэтому в 1995 году один из историков, указав в письме к Н. Н. Хаютиной на это обстоятельство, посоветовал обратиться в прокуратуру с ходатайством о реабилитации ее приемного отца.
Решилась она на это не сразу. Пугала возможность огласки, ведь окружающие не знали, что она дочь Ежова, а в Магаданской области, где многие жители являлись детьми и внуками репрессированных, отношение к Ежову, как, впрочем, и к любым другим работникам карательных органов, было вполне определенным. Однако в конце концов Н. Н. Хаютина решила последовать данному ей совету, тем более что провозглашенная в стране ориентация на нормы и ценности правового государства давала, казалось бы, надежду на благоприятный исход дела.
В конце 1995 года она направляет в Генеральную Прокуратуру РФ заявление, в котором, в частности, говорится:
«В соответствии со статьей 3 Закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий»[129] прошу вашего указания о реабилитации моего приемного отца Николая Ивановича Ежова. 2 февраля 1940 г.[130] Военная коллегия Верховного Суда СССР под председательством В. В. Ульриха приговорила моего отца к расстрелу… Анализ публикаций за последние годы позволяет утверждать, что мой приемный отец был осужден за преступления, им не совершенные»{493}.
Перечислив далее все пункты обвинения, Н. Н. Хаютина заявила, что они не соответствуют действительности и не подтверждаются никакими фактами.
«Никакой предательской работы, — писала она, — Н. И. Ежов не вел. Он был исполнителем воли Сталина… В своем последнем слове [на суде] мой отец заявил, что все его «признания» в шпионаже и других преступлениях были «выбиты». Он также заявил: «Тех преступлений, которые мне вменены обвинительным заключением, я не совершал, и я в них не повинен». Таким образом, обвинительное заключение базировалось не на фактах, а было фиктивным.
Отец был вначале использован как исполнитель воли Сталина, поставившего задачу уничтожить всех единомышленников и соратников Троцкого, а затем, выполнив ее, был уничтожен, как слишком много знавший.
Н. И. Ежов не шпион, не террорист, не заговорщик, а продукт господствовавшей тогда системы кровавого диктаторства. Вина Н. И. Ежова перед советским народом ничуть не больше, чем вина И. В. Сталина, В. М. Молотова, Л. М. Кагановича, А. Я. Вышинского, В. В. Ульриха, К. Е. Ворошилова и многих других руководителей партии и правительства того периода. Но они не враги народа по суду! Их родственники живут под своей фамилией и являются полноправными членами общества. А мой добрый, внимательный приемный отец до сих пор рисуется как палач своего народа.
М. Н. Тухачевский, расстрелявший тысячи матросов и крестьян во время кронштадтского и тамбовского «мятежей», реабилитирован полностью и в настоящее время не является врагом народа. Реабилитированы ближайшие помощники Н. И. Ежова — М. Д. Берман, С. Б. Жуковский и многие другие.
В связи с изложенным, прошу вашего указания на основании статьи 3 закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий» реабилитировать моего приемного отца Николая Ивановича Ежова»{494}.
Главная военная прокуратура (ГВП), которой было поручено изучить возможность реабилитации Ежова[131], запросила в Федеральной службе безопасности его уголовное дело и, ознакомившись с представленными материалами, пришла к выводу, что имеющихся документов недостаточно для принятия того или иного решения. В связи с этим, 14 марта 1996 года в Следственное управление ФСБ было направлено письмо с просьбой представить дополнительные сведения, которые позволили бы внести ясность в рассматриваемый вопрос. В частности, были запрошены документы НКВД СССР за подписью Ежова, в соответствии с которыми проводились так называемые «массовые операции»; статистические данные о масштабах репрессий в 1937–1938 годах; протоколы оперативных совещаний руководящего состава НКВД за те же годы; уголовные дела на некоторых бывших работников НКВД и т. д.
К концу сентября 1996 года запрошенные материалы были собраны и направлены в ГВП. Среди переданных документов была, в частности, и справка Центрального архива ФСБ, согласно которой никаких сведений о принадлежности Ежова к агентуре польской, немецкой, английской или японской разведок в архиве обнаружено не было.
Теперь ничто, вроде бы, не мешало Главной военной прокуратуре глубоко и всесторонне разобраться в ситуации и вынести справедливое и беспристрастное решение. Но это только на первый взгляд. На самом же деле, уже по одному только перечню запрошенных дополнительных сведений было видно, что всерьез заниматься реабилитацией никто не намерен, поскольку ни приказы Ежова по НКВД, ни его выступления на совещаниях, ни статистические данные о масштабах репрессий и т. д. не имели никакого отношения к тем обвинениям, на основании которых он был осужден в 1940 году.
То, что Ежов не будет реабилитирован ни при каких обстоятельствах, сотрудникам Военной прокуратуры было ясно с самого начала, и вся предстоящая работа заключалась лишь в том, чтобы придать этому заранее известному результату видимость хоть какой-то законности.
