Тимофеевич, вырабатывается шестое чувство на опасность. Правда, и людей таких раз-два и обчелся.

– «Великая тень» была? – спросил Семен Тимофеевич.

– Была, – кивнул Юра Венгловский.

– Ушла она не по своей воле? – Семен Тимофеевич почему-то посмотрел на Костю, которому вдруг захотелось провалиться сквозь землю.

– Не по своей, – согласился Юра Венгловский.

– Сейчас все «поля» и ловушки в данном районе в лучшем случае сдвинулись, а в худшем – перемешались. Так всегда бывает…

Тогда бы они благополучно прошли, понял Костя то, что не договорил Семен Тимофеевич. Выходит, я для них разрядил ситуацию и я же виноват, что какие-то «поля» перемешались. Ему стало горько оттого, что его так безжалостно использовали. Он вылез из-под плащ-палатки и пошел в темноту, ничего не видя после света фонарика.

– Ты куда?! – удивился Калита. – Костя!

Но он шел, не разбирая дороги, и слезы обиды душили его. Я к ним со всей душой, а они… всхлипывал он, как школьник.

– Костя! – услышал он злой шепот и вовсе свернул в какие-то кусты, потом еще куда-то и еще и забился под ель, переживая позор и унижение.

Больше никогда, думал он, никогда не буду… А что «не буду», он так и не понял. Просто «не буду», и все! – думал он, сжимая винтовку, которая стала ему роднее всех этих сталкеров.

Вдруг он увидел какие-то фигуры, и вообще, он, оказывается, сидел недалеко от дороги. Он хотел их окликнуть, но вовремя прикусил язык, каким-то шестым чувством распознав врага – недавних немцев. Они столпились и смотрели в сторону Кости, поэтому он стал менять позицию. Это было очень логично – взять да сменить позицию. Стараясь не шуметь, он подался в сторону, не выпуская немцев из поля зрения, и когда ткнулся лбом во что-то твердое, понял, что со стороны дороги его не видно. Отлично, решил он и примостился за огромным пнем, положив на него винтовку. Между тем, немцы растянулись в шеренгу по одному и бесшумно вступили в лес.

Там же наши! – ужаснулся Костя и уже собрался было поднять тревогу, как сообразил, что вот этого как раз делать не стоит. Поэтому поймав в круглую мушку то ли человеческую фигуру, то ли дерево и выстрелил.

Казалось, винтовка грохнула на весь лес, сильно ударив Костю в плечо, и немцы тут же куда-то пропали. Только кто-то стал кричать не по-русски. К крикам добавился русский мат, и Костя, не долго думая, еще два раза пальнул на крики, и каждый раз винтовка словно лягалась. После этого он только и делал, что отползал, пятясь, как рак. А от пня, за которым он прятался, полетели щепки. Кроме этого на голову Кости посыпались ветки, листья и кора деревьев. А он все отползал и отползал, волоча за собой винтовку за ремень и боясь в этот момент ни немцев, ни пуль, свистящих над головой, а «шипа», который, по словам Калиты, мог парализовать человека в мгновении ока.

Стрельба внезапно прекратилась. Костя услышал команды по-немецки, стоны, торопливые шаги справа и слева, и понял, что его окружают. Подхватился и, не разбирая дороги, кинулся прочь. Его, как и в первый раз, обуял безотчетный страх. Этот страх был сильнее разума. Он заставлял бежать так, что сердце упиралось куда-то в горло и дергалось там, как лягушка, проткнутая булавкой. Бежал он, впрочем, недолго.

На этот раз они взялись за него всерьез – даром, что ли полицаи: делали три шага, замирали и слушали, а потом стреляли трассерами на шум. Он это понял сразу – после того, как пуля пролетела над самым ухом, и поэтому передвигался исключительно ползком. Большим плюсом было то, что он знал этот участок леса да и запомнил карту, поэтому ориентировался легко и избежал оврага, где лежал майор Кальтер. Кто-то из немцев угодил в него и долго матерился по-русски, коверкая слова. В лесу заметно посветлело, и Костя легко находил белые тряпочки, повязанные Семеном Тимофеевичем, и снимал их. Он совсем забыл, что лесник передумал идти по этому маршруту, и в тот момент, когда убрал с березовой ветки очередную тряпочку, замер. Он и сам не понял, почему так сделал – просто замер с поднятой ногой в предчувствии беды. «Шип», что ли?

Немцы и полицаи уже были тут как тут – рядом – в каких-нибудь десяти-пятнадцати метрах. Костю скрывал от них лишь густой ельник. Страх неизвестности был настолько велик, что Костя предпочел бы попасть к ним в руки, чем быть заживо высосанным какой-то хищной тварью. Медленно и осторожно сделав шаг назад, Костя присел и посмотрел на землю. Вот что его смутило – тропинка. Хорошая, удобная тропинка, усыпанная влажными листьями. Она начиналась, прямо за березой и убегала в широкую светлую лощину, что было очень необычно. Пойди Костя левее или правее, тропинка показалась бы для него более привлекательней, чем пробираться через чащу. Костя стал отползать под елки.

– Эй, Петро, – сказал кто-то так близко, что Костя покрылся холодным потом, – ничего не бачишь?

– Да хиба это еж?

– Какой еж? Белены объелся?

– Еж, точно еж, я видел парочку, – сказал кто-то третий.

Этот третий, с сиплым голосом, был старшим, и его послушались.

– Ну, что там? – спросил он.

– Да утек, наверное? Тропинка.

– Бараско, а чего ты тогда стоишь? А ну проверь!

– Чуть что, Бараско… – проворчал полицай, но пошел, неловко переминаясь, как стреноженный конь.

Шея у него была повязана грязным бинтом, и он ворочал ею, словно она у него болела.

– Я тебе поворчу, я тебе поворчу! – сказал вслед ему человек сиплым голосом.

Бараско не хотелось лезть в мокрый ельник, поэтому он обошел его сверху по косогору и спустился вниз. Костя увидел его удаляющуюся спину. Несколько раз Бараско оглянулся, словно прощаясь.

– Хлопцы, вот его следы! – обрадованно крикнул он, показывая на тропинку.

После этих слов Костя вообще перестал дышать. Ему хотелось одного – как можно быстрее покинуть это место. Три или четыре человека, среди которых был и немец в мундире мышиного цвета, ступили на тропинку и скрылись в лощине. Вдруг там что-то произошло. Такого звука Костя прежде не слышал. Больше всего он походил на утробный хрип, только очень короткий, и на звук ломающиеся костей, который был еще короче, словно звуки захлебывались сами в себе, словно их гасили в зародыше.

Полицаи и Костя впились глазами в тропинку, должно быть, все сразу вспомнив: что это не просто лес, а Зона. Несколько томительно-долгих секунд ничего не происходило. Костя потихоньку закапывался и закапывался в прелые иголки, полагая, что так должны делать все сталкеры. Потом из-за поворота вымелся тот самый Бараско. У него было лицо смертельно перепуганного человека. В одной руке он тащил «шмайсер», а в другой – человеческую голову, и однотонно голосил на высокой ноте: «А-а-а!» За ним стелился кровавый след.

Ничего не видя перед собой и, похоже, мало что соображая, Бараско взбежал на бугор, сунулся в спасительный ельник и стал быстро-быстро закапываться рядом с Костей, твердя одно и то же:

– Петро… Петро… Петро… А-а-а!..

Голову, однако, он аккуратно положил рядом со «шмайсером» на землю. На некоторое время он замолк, потом взглянул на голову и снова закричал, тонко, как жеребенок:

– А-а-а!..

К своему ужасу Костя понял, что голова принадлежала этому самому Петру. Тогда он тихо спросил:

– Что?! Что ты видел?!

– Не знаю… не знаю… – подняв на него белые-белые глаза, твердил Бараско. – Там!.. Там!.. – он показал в лощину, не отрывая взгляда от Кости и ища на его лице объяснение тому, что произошло.

Только тогда Костя сообразил, что Бараско весь залит чужой кровью и забрызган мозгами, а к плечу у него прилипли чьи-то кишки, из которых сочилось что-то желтое. Костя оттолкнул полицая, и его вырвало одной желчью. Больше в желудке ничего не было. Он вдруг вспомнил, где находится, и быстро пополз вдоль ельника подальше от лощины и полицаев. Однако полицаев и след простыл. Их словно корова языком