рассказал, что суперинтендент Хили приказывал ему не трогать определенные кабаки ввиду их важного политического влияния. В то же время окружной прокурор опубликовал в начале 1917 года содержание тетради, которую его следователи отобрали у одного лейтенанта из полицейского участка на Лэйк-стрит. В этой тетради содержался список отелей, где велся сомнительный бизнес, и суммы еженедельных платежей, колебавшиеся от сорока до ста пятидесяти долларов. Несколько страниц были заняты списком борделей, домов свиданий и игорных заведений с пометкой «Места Шефа». На одной из страниц были перечислены салуны, которым дозволялось быть открытыми по воскресеньям и после часа. Было там и два списка игорных домов, бань и отелей – один был озаглавлен «нельзя устраивать рейды», другой – «можно устраивать рейды».

По результатам этих разоблачений окружной прокурор отдал приказ об аресте суперинтендента Хили, который, однако, был тут же выпущен под залог в сумме двенадцати тысяч долларов. Были выдвинуты обвинения также против двух деятелей развратного бизнеса, двух сержантов полиции, одного негра и одного олдермена. Примерно в то же время мэр Томпсон пообещал вычистить все кабаре и салуны с недостойной репутацией. Но никто в результате так и не понес наказания, и никакой чистки тоже так и не произошло.

На протяжении десятилетия, последовавшего за рейдами Вэймана по югу Чикаго, самым значительным преступным авторитетом города был Большой Джим Колоссимо. Он принадлежал к тем немногим князьям преступного мира, которые после разгона Прибрежного района сделали больше денег, чем до него. Его доходы от бесчисленных предприятий, связанных с развратом, которые либо принадлежали ему, либо находились под его контролем, составляли, по самым осторожным оценкам, пятьдесят тысяч долларов ежемесячно на протяжении примерно восьми лет – для тех лет огромная сумма, пусть и не очень большая по сравнению с доходами бутлегеров времен сухого закона. Тратил деньги Колоссимо тоже щедро. Своему отцу и себе он построил великолепные дома, наполнив их грандиозным набором яркой и безвкусной роскоши. Поддерживал Джим и орду всяких малоимущих родственников, многие из которых получали работу в принадлежащих ему кабаках и борделях. Он содержал большое количество лакеев, а два его шофера водили самые большие и самые яркие автомобили, какие только можно было купить за деньги. На каждом пальце у него было кольцо с бриллиантом, на груди его рубашки сверкали бриллиантовые запонки, на жилете у него висела большая бриллиантовая подкова, ремень и подтяжки его также были увешаны бриллиантами. Драгоценные камни он сотнями покупал у воров и проигравшихся игроков и коллекционировал их, как другие коллекционируют книги или картины. Он носил их в карманах в мешочках из оленьей кожи, и большую часть свободного времени проводил, играя с ними, пересыпая их из руки в руку или складывая в кучки на черной скатерти. Имел большие связи среди политиков и в полицейской среде.

С тех пор как в возрасте десяти лет отец привез его из Италии, все свои тридцать девять лет жизни в Соединенных Штатах, за исключением двух-трех лет, Колоссимо провел в квартале красных фонарей на юге Чикаго. Свою карьеру он начал разносчиком газет и чистильщиком сапог, но взлет его был стремителен. В возрасте восемнадцати лет он был уже искусным карманником и сутенером с полдюжиной активных девочек под началом. В двадцать с небольшим он с успехом занимался вымогательством. В конце 90-х годов XIX века, несколько раз чудом избежав ареста, Джим устроился на работу дворником – это была его последняя честная работа. В 1900 году его подняли до бригадира, и он организовал среди своих дворников общественно-спортивный клуб, на основе которого позже был создан профсоюз под контролем знаменитого Майка Даго Кароццо. В награду за предоставление голосов своего клуба машине демократов Первого округа олдермен Кенна назначил его начальником регионального отделения, что давало ему иммунитет от ареста, не говоря уже о других привилегиях и возможностях. В 1902 году Колоссимо женился на Виктории Мореско, хозяйке борделя на Армур-авеню, и в итоге взял управление борделем на себя. Через три года эта сладкая парочка открыла еще один бордель, а в 1910-м – знаменитое кафе на Уэбаш-авеню, бывшее на протяжении многих лет центром ночной жизни Чикаго и излюбленным заведением собраний политических партий. В это же время Колоссимо организовал банду торговцев женщинами на пару с Морисом Ван Бивером, привез из Нью-Йорка Джонни Торрио в качестве своего телохранителя и правой руки и приобрел долю собственности в нескольких салунах и домах терпимости. Пропорционально богатству и количеству голосов, которые контролировал Большой Джим, росло и его политическое влияние.

В дни расцвета Прибрежного района Колоссимо играл роль второй скрипки при Айке Блуме, но после закрытия района красных фонарей власть Блума уменьшилась, и начался взлет Колоссимо. Единственный неудачный период для Большого Джима пришелся на конец лета 1914 года, когда мэр Картер Харрисон отозвал его лицензию на кабак на Уэбаш-авеню. Лицензия была выдана заново, как только мэром стал Томпсон. Хотя в принципе Колоссимо не особенно старался вернуть себе свои кабаки на Армур-авеню после того, как Вэйман и Хойн разогнали Прибрежный район; он ясно понял, что район красных фонарей уже не будет восстановлен, как таковой, и вместо этого сконцентрировал свои усилия на обретении контроля над домами свиданий, большинство которых координировало свою деятельность с салунами и кабаре. В это же время он продолжал борьбу против полиции нравов, распоряжался сборами за покровительство – как своими собственными, так и собранными другими синдикатами, – финансировал захват пригорода Бернхэм Джонни Торрио, евреем Кидом Грабинером и Джейком Адлером – первое нашествие чикагских гангстеров на пригороды. К середине 1915 года Колоссимо был признанным руководителем проституции на юге города, а благодаря своей политической власти был почти столь же влиятелен и в других частях Чикаго.

По иронии судьбы, косвенной причиной падения Колоссимо послужил романтический интерес к одной из немногих респектабельных женщин, которых он когда-либо знал. Это была Дэйл Уинтер, молодая музыкально-комедийная актриса, которая, застряв в Чикаго после неудачного гастрольного турне, приняла приглашение поработать в кабаре на Уэбаш-авеню, имея в виду бросить эту работу сразу же, как найдет что-нибудь получше. Но Колоссимо влюбился в нее, а она – в него. В марте 1920 года Колоссимо развелся с Викторией Мореско, оставив ей пятьдесят тысяч долларов в обмен на отказ от любых притязаний. Три недели спустя они с Дэйл Уинтер поженились в Краун-Пойнт, штат Индиана, и через две недели медового месяца вернулись в Чикаго.

Днем 11 мая 1920 года, менее чем неделю спустя после того, как молодожены вселились в дом на Вернон-авеню, Большой Джим сел в автомобиль и, как обычно, поехал в свое кафе. Жена впоследствии говорила, что она собиралась с ним, но он велел ей оставаться дома, потому что ему предстояла деловая встреча. Они должны были встретиться за обедом. Кафе Колоссимо в ту пору представляло собой две длинные комнаты – «южную» и «северную», разделенные стеной, в которой была прорублена арка. Главный вход вел в прихожую, в которой находился гардероб. Приехав на место, Колоссимо направился прямо в свой кабинет, который находился позади «южной» комнаты. Там его секретарь, Фрэнк Камилла, обсуждал с поваром, Антонио Кесарино, меню дня. Колоссимо поговорил с ними минут десять – пятнадцать, но около половины пятого, отметив, что ожидаемый посетитель запаздывает, он прошел через «северную» комнату и вышел в прихожую, явно собираясь выйти на улицу. Мгновение спустя Камилла и Кесарино услышали два выстрела, и Камилла отправился посмотреть, в чем дело. На полу прихожей лежало тело Колоссимо с простреленным затылком. Вторая пуля застряла в стене. Позже полиция сделала вывод, что стрелявший прятался в гардеробе.

Похороны Большого Джима Колоссимо, прошедшие 15 мая 1920 года, были первыми из череды шикарных похорон, вошедших в моду у представителей преступного мира Чикаго в 20-х годах XX века, которые сильнее, чем что-либо иное, привлекли внимание общественности к смычке между преступными авторитетами и политиками. Архиепископ Манделейн не позволил ни внести тело великого сутенера в католическую церковь, ни похоронить его на католическом кладбище из-за его развода и повторной женитьбы, и отпевание провел дома у Колоссимо пресвитерианский священник преподобный Паскаль де Карол. В завершение отпевания олдермен Банщик Джон Кафлин встал подле гроба на колени и прочел «Аве Мария» и католическую заупокойную молитву. Похоронную процессию, сопровождавшую катафалк на кладбище Оуквуд, составили пять тысяч человек, в том числе – тысяча членов Демократического клуба Первого округа во главе с Кенной и Банщиком Джоном. Но самым поразительным во всей церемонии был не размер кортежа и не количество цветов, которых хватило, чтобы заполнить несколько повозок, а присутствие у гроба трех судей, помощника окружного прокурора, члена конгресса, представителя штата и