это прибавляло смятения и паники. Но томительный голод, несмотря ни на что, вновь давал себя знать. Мотылек остался рабом своего аппетита.
Внизу по городу текла Ржавчина, ее баржи и лодки казались грязными созвездиями во мгле. Мотылек сбавил скорость, закружил по спирали. По лику Нью-Кробюзона медленно растягивался жгут грязного дыма, перечеркивал его карандашным грифелем. Это поздний состав шел на восток по Правой линии, через Гидд и Баргестов мост, над водой к Лудовой залежи и узловой станции Седим.
Мотылек пронесся над Ладмидом, спикировал над крышами университетского факультета, чуть взмыл над крышей Сорочьей церкви, что в Соленом репейнике. Помчался дальше, подгоняемый голодом, страхом и одиночеством. Пока не насытится, не будет ему покоя.
Внезапно мотылек увидел внизу и узнал рисунок из света и мглы. И почувствовал притяжение. За железнодорожными путями из старых ветхих кварталов Костяного города вздымались в ночную мглу Ребра колоссальными арками цвета слоновой кости. Мотылек вспомнил странное влияние этих старых костей, из- за которых Костяной город стал местом опасным, куда лучше не соваться, где воздушные потоки ведут себя непредсказуемо и ядовитые волны загрязняют эфир. Образы далеких дней, жадно впитанные с молоком, не стерлись. Здесь он познал сладчайший вкус молока. Здесь железы его были опростаны досуха, здесь губы детеныша жадно теребили его сосок...
Мотыльку было безумно страшно. Он искал облегчения. Он мечтал о гнезде, где можно отлежаться, зализать раны. Он мечтал о чем-нибудь знакомом, где он сможет позаботиться о себе и где о нем позаботятся. Он вспомнил, как жил в плену, под необычным светом специальных ламп. Здесь его не обижали. Совсем напротив – здесь за ним ухаживали заботливые няньки. Кормили, мыли. Вот оно, убежище.
И мотылек, голодный, жаждущий исцеления и покоя, преодолел свой страх перед Ребрами. Он полетел на юг, выбрасывая язык в поисках полузабытых небесных маршрутов, высматривая темное здание в узком переулке, залитую гудроном террасу непонятного предназначения, откуда он уполз несколько недель назад.
Боязливо выписывая круги над опасным городом, мотылек потихоньку приближался к своему дому.
Айзеку казалось, будто он проспал несколько суток. Он с удовольствием потянулся, и от этого движения все его тело неприятно заскользило вперед-назад. Он услышал ужасный крик.
Айзек замер. Воспоминания обрушились лавиной. Он сообразил, где находится. В руках у Ткача.
Мгновенно вспомнив все, что этому предшествовало, Айзек содрогнулся.
Ткач легко ступал по мировой паутине, прыгал по нитям метареальности, что соединяли каждое мгновение с другими.
Айзек вспомнил тот умопомрачительный шок, ту охватившую все его существо тошноту, когда глазам впервые открылась эта невероятная картина.
Нет, в этот раз он ни за что не разлепит веки. Он услышал бормотание Ягарека и тихую ругань Дерхан. Но для него это были не звуки, а нечто вроде обрывков шелка, которые проскальзывали в череп и постепенно приобретали четкость. Был и еще один голос, обрывочная какофония яркой ткани, и эта ткань визжала от ужаса.
Кто бы это мог быть?
Паук несся по упругим нитям вдоль зоны повреждения и потенциального повреждения – где мотылек прошел однажды, там он пройдет и вновь. Ткач скрылся в норе, в темной воронке из связей, что пронизывали ткань этого сложного измерения и снова выходили в город.
Айзек почувствовал щекой дуновение воздуха. Почувствовал под собой древесину. Он проснулся. Открыл глаза. Болела голова. Он посмотрел вверх. Шея уже вновь привыкала к тяжести шлема, никуда не девшегося с головы. Даже зеркала чудесным образом остались невредимы.
Он лежал в снопе лунных лучей на тесном, пыльном чердаке. В щели между половицами, между досками стен просачивались звуки.
Дерхан и Ягарек тоже приходили в себя, медленно приподнимались на локтях, трясли головами. Спохватившись, Дерхан вскинула руку к виску. Второе ухо осталось нетронутым.
Айзек и у себя проверил – порядок.
Ткач маячил в углу комнаты. Вдруг он шагнул вперед, и Айзек разглядел позади него милиционера. Казалось, тот в параличе. Он сидел, привалившись к стене лопатками, и слегка дрожал. Гладкая лицевая пластина свалилась с головы. Ружье лежало на бедрах. У Айзека от страха екнуло сердце. Но вскоре он заметил необычный для оружия блеск. Великолепная, хоть и бесполезная, стеклянная модель кремневого ружья.
...ЭТО МОЖЕТ СТАТЬ УБЕЖИЩЕМ ДЛЯ БЕГЛОГО КРЫЛАТОГО... – Голос звучал глухо, как будто путешествие по плоскостям мировой паутины отняло у Ткача все силы. – ...ВЗГЛЯНИТЕ НА МОЕГО ЗЕРКАЛЬНОГО ЧЕЛОВЕКА НА ТОВАРИЩА ДЕТСКИХ ИГР НА ДРУЖКА МОЕГО... МЫ С НИМ НА ВРЕМЯ ПОКИНЕМ МЕСТО ОТДЫХА МОТЫЛЬКА-ВАМПИРА МЕСТО ГДЕ ОН СЛОЖИТ СВОИ КРЫЛЬЯ И БУДЕТ ОТЪЕДАТЬСЯ Я ПОИГРАЮ В КРЕСТИКИ-НОЛИКИ СО СТЕКЛЯННЫМ СТРЕЛКОМ...
Ткач отступил в угол комнаты и резко сел на пол. Блеснула рука-нож, задвигалась с невероятной скоростью, начертала на досках возле ноги неподвижного милиционера решетку из девяти клеток.
Вырезав крест в угловой клетке, Ткач замер, что-то бормоча. Айзек, Дерхан и Ягарек поплелись в центр комнаты.
– Я думал, он просто нас уносит, – проворчал Айзек. – А он шел следом за мотыльком, который прячется где-то здесь...
– Надо добраться до гада, – решительно проговорила Дерхан. – Мы уже почти всех прикончили, нужно и этого.
– С пустыми руками? – буркнул Айзек. – У нас, кроме шлемов, ничего не осталось. Мы даже не знаем, где прячется тварь.
– Значит, надо, чтобы Ткач нам помог, – решила Дерхан.
Но все уговоры ничего не дали.
