Наступило короткое перемирие. Все были подчеркнуто вежливы друг с другом. Даже трехлетка Роуди, который потягивал молоко с крекерами, не шумел, проникнувшись этой атмосферой взаимной предупредительности. За столом если и заговаривали, то осмотрительным полушепотом.

К радости хозяйки дома, этим утром другие родители не спешили отдавать своих малышей под ее надзор.

Дженнифер, как ни старалась, так и не смогла отгадать, для чего Ной пришел сам и привел с собой старшего сына. Но она стремилась сделать так, чтобы обстановка не тяготила их обоих. А еще она позволила любящему отцу убедиться в том, что Сцилле и Роуди у нее действительно хорошо. Да и как он мог сомневаться в этом, когда дети сами рвались к ней каждое утро. Здесь они получали заботу ласковой женщины и общение со сверстниками.

Ной был уверен, что поступил правильно, вверив младших детей заботам Дженнифер Марч, и все же просыпался среди ночи в поту. Он действительно был связан с Тимоти одной болью, как это и предположила проницательная Дженнифер. Только он в отличие от сына загонял глубоко внутрь себя те переживания, которые Тим выплескивал наружу. Ной тлел, вместо того, чтобы вспыхнуть и перегореть.

Он застыл в молчании над недопитой чашкой. Дженнифер заметила это и, собираясь подлить еще горячего кофе, окликнула его:

— Ной?

— Не беспокойтесь, мисс Марч, я в порядке… то есть мне достаточно, — сконфуженно признался он.

Дженнифер ободряюще улыбнулась соседу, но поостереглась задерживать на нем свой взгляд, чтобы не спровоцировать новую вспышку гнева у бдительного восьмилетнего мальчика.

— Мисс Марч… Дженнифер, — обратился к ней Ной, когда та принялась убирать со стола, — я знаю, что у вас есть тариф. Но может быть, вы сочтете более желательным принять оплату натурой? Я, например, мог бы починить вашу веранду.

— Вы верно подметили. Веранда у меня обветшала. Дом чинили неоднократно, а до веранды как-то руки не доходили. Но вы ведь архитектор, а не столяр.

— Столярничество для меня не проблема, а удовольствие, — заверил соседку Ной Бренниган.

— Ну… — замялась Дженнифер. — В общем, как сами сочтете нужным, — с тяжелым чувством ответила она, осторожно поглядев сначала на Ноя, затем на его старшего сына.

— Что скажете, если я приступлю сегодня после четырех? — предложил ей Ной. — Я хотел бы сначала проверить, как Тим выполнит домашнее задание после школы.

— А материалы? — осведомилась Дженнифер.

— Со строительными материалами проблем не будет, — заверил ее Ной.

— Тогда у меня нет возражений, — ответила Дженни, поскольку ее веранда действительно нуждалась в капитальном ремонте.

— Я должен посадить Тимоти в школьный автобус, — объяснил Ной, собираясь уходить.

— Удачи в школе, — сдержанно пожелала женщина, в ответ на что Тим молча кивнул.

Ной Бренниган послал сына вперед, а сам задержался в кухне.

— Простите меня, — виновато произнес он.

— Я не понимаю, почему вы все время просите у меня прощения? — улыбнувшись, спросила его Дженнифер. — Не стоит этого делать. Мне не на что обижаться. Меня все устраивает, — сказала она.

— Папа, ты идешь? Мой автобус будет здесь с минуты на минуту, — напомнил о себе ожидавший в холле Тимоти.

— Да, я иду, сынок! — отозвался Ной. — А куда делись Сцилла и Роуди? — удивился он, оглядевшись.

— А в это время они смотрят «Улицу Сезам», — проинформировала Бреннигана воспитательница. — Странно, что до сих пор не ведут других детей, — тихо добавила она, посмотрев на часы.

Они больше ничего не могли сказать друг другу в это утро. И возможно, не должны были ничего говорить. Несколько лет назад Дженнифер, еще не знавшая потерь и разочарований, могла бы признаться самой себе в том, что влюблена в своего застенчивого соседа и поверила в то, что все возможно. Но сейчас она уже не была той Дженнифер, которую Марк насмешливо звал Поллианной из оптимистических книжек американской писательницы. Она была разведенной женщиной, похоронившей свое возлюбленное дитя.

А Ной Бренниган был не то брошенным, не то вдовым мужчиной, растерянным и желающим порвать со своим прошлым, но не нашедшим опоры в настоящем. И был он не один. Трое детей, старший из которых — озлобленный и безутешный восьмилетний мальчик.

Она не могла оставаться равнодушной ко всем четверым — это было противно ее женской и человеческой природе. Но и позволить себе любить этих детей как собственных, а этого мужчину как близкого мужчину, она тоже не могла. Это стало бы непростительным безрассудством.